Проклятие Раффы - [14]

— Почему? — Взглядом спросили мы оба.

— Афишировать свои отношения не следует, чтобы не вызвать волны зависти, недовольства, ненависти… и прочих неприятных для вас эмоций со стороны окружающих. Раффа, конечно, избавит вас от прямых неприятностей, способных разрушить вашу семью — но я не думаю, что вам доставит удовольствие жить в окружении завистников и недоброжелателей… — Переглянувшись, мы медленно согласно кивнули: дескать, понятно…

— А заводить детей вам не следует до тех, по крайней мере, пор, пока вы не зарегистрируете свой брак среди людей — обычным, "людским" способом… Иными словами — пока вас не будут вынуждены признать окружающие… Ибо ребёнок, рождённый вне брака, всегда порождает среди людей осуждение и недоброжелательность — и к матери, и к нему… Думаю, что вам это тоже не нужно… — Мы охотно согласились и с этим.

— А как же… — Забеспокоилась вдруг Айше, но монах жестом прервал её:

— Сегодня ты не могла забеременеть — не тот день. Через пару дней ты начнёшь… — Он запнулся, подыскивая нужное слово, — кровить… Так что — ни сегодня, ни завтра понести ты уже никак не можешь: оплодотворяться там просто нечему… Обычно в эти дни вы можете безболезненно развлекаться, как вам вздумается… Но сейчас вам следует воздержаться.

— Почему? — Удивился я.

— Мне больно… — нерешительно шепнула Айше.

— Потому, что у неё там сейчас — зияющая рана. — Взметнув брови, изумился моей непонятливости монах. — Которую ты только что сотворил… — Ухмыльнулся он. — Чтобы она поджила — надо бы несколько дней подождать…

— А потом… не будет так больно? — Нерешительно спросила Айше.

— Потом не будет… — Улыбнулся монах. — В следующий раз ещё, может, и будет немного побаливать… Но — уже меньше. Потом — ещё меньше… Думаю, что где-то на третий-четвёртый раз ты уже наверняка не будешь чувствовать совсем никакой боли… Только не балуйтесь больше эти два дня — невелико удовольствие рану-то бередить… Ну, а потом она, — монах кивнул на Айше, — начнёт кровить — но уже совсем не по причине потери девственности… — Старик с улыбкой развёл руками. — И, поскольку в те дни вообще лучше с подобными занятиями не связываться — слишком легко можно занести инфекцию и слишком неприятны могут быть последствия для её организма — получается, что продолжить полноценные занятия этим новым для вас "видом спорта", — хмыкнул он, — вы сможете только после того, как она перестанет кровить — то есть ещё примерно дней через пять-семь… Но тогда уже вам придётся самим думать о безопасности…

— О безопасности чего? — С трудом соображая, спросил я.

— Чтоб байстрюков не наплодить… — тяжело вздохнул старик и, порывшись в рюкзаке, бросил мне пачку презервативов:

— Потренируйтесь на досуге… Я думаю, сами сообразите, как ими пользоваться… — Мы синхронно залились краской. Нельзя сказать, что я ничего не знал тогда ни о "женских делах", ни о том, для чего нужны презервативы — просто голова после всего того, что было, совершенно не соображала, стараясь при первой же возможности свалиться набок или упасть на подушку, которую успешно заменяло плечо моей новоиспеченной молодой жены. Видимо, заранее зная о том, в каком состоянии мы будем находиться, монах заранее подготовил коварный сюрприз: вынув из рюкзака почти литровую бутыль с грушей и с пульверизатором, он принялся обрызгивать нас с головы до ног. Нельзя сказать, что мы восприняли это с благодарностью — вопли недовольства двух извивающихся тел огласили округу… Но зато уже через минуту мы встали, и, вытираясь полотенцами, ощущали в себе хоть какие-то силы. Монах отсоединил бутыль и протянул нам:

— Чересла-то ополосните… — И, заметив смущение юной женщины, с улыбкой отвернулся, начав сосредоточенно собирать в рюкзак наши вещи. Смыв подсохшие кровь и слизь, мы вытерлись окончательно и, почувствовав себя гораздо лучше, накинули на себя наши "брачные одежды". Окинув нас взглядом, старик удовлетворённо улыбнулся и, вскинув на плечо рюкзак, пошёл вниз. Обнявшись и пошатываясь, точно пьяные, мы последовали за ним. Спускаться было вроде бы и легче, но, спустившись с холма, мы чувствовали не меньшую усталость, чем тогда, когда завершили подъём. Заметив это, старик молча кивнул на ручей. Теперь нас уже не нужно было долго упрашивать — мигом "разоблачившись", мы ринулись в холодную воду. Разумеется — сразу же, обнявшись, улеглись на дно. Силы прибывали быстро. Но холод пробирал ещё быстрее.

— Двигайтесь, двигайтесь! — Тормошил нас старик. Мы, разумеется, поняли его по-своему и начали активно двигаться, не размыкая объятий. Очень быстро мой "инструмент" был почти готов к дальнейшему употреблению, но при этом болел, как натруженные мышцы дровосека, весь год пролежавшего на печи и решившего в один день обеспечить себя дровами на всю оставшуюся жизнь… Я непроизвольно согнулся и холодная вода проникла между нами, помимо воли заставив нас двигаться ещё активнее. Айше, взвизгнув, вскочила с озорством дикой кошки и принялась брызгаться так, что ручей мигом стал непрозрачным от поднятого песка. Я не мог толком защищаться, прижав болючее место руками и скрючившись в три погибели, а потому новая затея ей быстро наскучила. С виноватой рожицей подойдя ко мне, она начала омывать меня водой, набирая её пригоршнями. Быстрое течение уже унесло взбаламученный песок. Ноги замерзали в холодной воде ещё быстрее — и вскоре мы, вновь обнявшись и шатаясь, точно пьяные, выбрались на берег. Монах, тепло оглядывая нас, протягивал полотенца. Мы чувствовали себя совершенно разбитыми, измождёнными — но бесконечно счастливыми. У меня проявилось какое-то новое чувство — ответственности, что ли — за этот маленький жмущийся ко мне комочек… который, как бы вторя этому чувству, вжимался в меня, будто пытаясь спрятаться в моих объятиях от невзгод всего мира…