Проклятая сабля крымского хана - [34]

— Выступаем на рассвете, — бросил он военачальникам и решил пройтись по лагерю, чтобы своим присутствием вдохновить воинов. Шагая в одиночестве, он слышал глухой шум огромного палаточного лагеря: скрип телег, блеяние овец, которых тащили на заклание. В ночной дымке распространялся приятный запах горевших сучьев. Несколько человек, несмотря на усталость, играли в кости. Кругом царило спокойствие, и не верилось, что завтрашний день может многое изменить. Хан потрогал саблю, мирно висевшую на поясе. О, если бы она могла говорить! «Помоги мне», — прошептал он, нащупав прохладную поверхность оружия горячей ладонью. Это прикосновение успокоило его, захотелось прилечь в шатре и хотя бы на несколько часов прикорнуть на походной постели.

Вскоре затих шум, войско погрузилось в сон, лишь караульные бодрствовали. Но и они не знали, что жители Тулы решили не отдыхать. Нужно было заделать пролом: от этого многое зависело. Туляки разобрали ближайший большой дом и завалили дыру мощными бревнами: пусть хотя бы так на первое время. Несколько человек предложили восстановить и ворота, и все согласились. Негоже, если враг надавит на них — и они поддадутся под мощным напором. Жители немного приподняли решетку в башне, пропустив к разбитым воротам своих товарищей, и стали складывать стену из камней. Пожилой седой воевода, наблюдая за работой, прикрикивал на тех, кто участвовал в битве, заставляя отойти и дать себе отдых. Многие из них сопротивлялись, уверяли, что нисколько не устали, но мудрый военачальник силой отправил их спать. Он был уверен: с рассветом татары снова начнут наступление. Бедные, измученные туляки не ведали, что в десяти километрах от родного города спит отряд русской конницы — пятнадцать тысяч человек. Однако Девлет Гирею сообщили об этом на рассвете его разведчики. Смуглое лицо хана побледнело, в ярости он закусил тонкую нижнюю губу. Любой полководец, даже его великий предок, понял бы, что этот бой проигран. Во-первых, татары измучены несколькими штурмами, которые оказались бесполезны, во‐вторых, онипотерялив сражениидостаточнолюдей, чтобыуклонитьсяотновогобояс превосходящимисиламиврага.

— Мы уходим, — коротко сообщил он военачальнику.

Тот в растерянности потер заспанные глаза и с удивлением взглянул на крымского хана:

— Совсем уходим, мой господин?

— Ты готов сразиться со свежими силами русских? — ехидно спросил Девлет, но в его словах слышалась горечь. — И я тебе скажу вот еще что. Мы уходим как можно быстрее и бросаем лишние обозы и пушки. Если коннице удастся нас догнать, она разобьет мое войско.

Военачальник поклонился и побежал исполнять приказ. Воины спешно собирались, обсуждая между собой, какие вещи можно оставить, чтобы выступить налегке. Когда над их головами засвистели стрелы, а одна впилась в грудь узкоглазому исполину, одному из лучших воинов, и он упал, обагряя кровью высохшую траву, всем стало ясно: туляки заметили движение в стане противника, поняли, что он уходит, и совершили дерзкую вылазку. Узнав об этом, Девлет второй раз в своей жизни почувствовал, как липкий страх заполняет все его существо. Впервые захотелось все бросить, вернуться в Константинополь и отдохнуть среди тюльпанов возле спокойного Босфора. На мгновение перед глазами возникла гладь пролива, чуть схваченная рябью. Но крики воинов вернули его в мир тревог и битв.

— Уходим! — заорал он истошно, вскакивая на коня. — Уходим в Дикое поле.

И заскрипели телеги, громче заржали кони, пришпоренные седоками. Грозное войско Девлет Гирея двинулось назад. Однако сражения с конницей избежать не удалось. Узнав о битве возле тульского кремля, молодой двадцатидвухлетний князь Андрей Курбский, черноволосый красавец и любимец царя, воскликнул, обращаясь к воинам: «Соколы! Догоним басурмана и накажем за те беды, которые он нам причинил. Негоже супостатам топтать нашу землю». Воины бросились за татарами, догнали их на переправе через реку Шиворонь и разгромили бесстрашное и, как считал Девлет, непобедимое войско. Они оставили бы хана без армии, но положение спасли неожиданно появившиеся отряды татар, уезжавших на грабеж окрестностей Тулы. Увидев, что войско хана пополнилось, молодой князь, осматривая многочисленные раны и иссеченные доспехи (на нем не было ни одного живого места), решил не преследовать Девлета, дал ему возможность уйти с остатками войска, считая, что его бойцы и так славно потрудились, вселив страх в поганые души. Впрочем, захотят сунуться еще раз, проверить русскую доблесть — милости просим. Приказав воинам возвращаться, Андрей, морщась от боли в израненном теле, с трудом залез на коня и поскакал к разрушенному, но непокоренному городу. А разгневанный Девлет, отойдя от реки на приличное расстояние, приказал остановиться, чтобы подсчитать потери. Спрыгнув с коня, он по привычке пощупал саблю, которую сегодня впервые использовал в битве. Ее прохлада всегда действовала на него успокаивающе. И ничего, что на этот раз не удалось дойти до Москвы. В следующий раз… Хан вдруг застыл и побледнел, как мертвец. Старый кривой кинжал был на месте, а сабля исчезла. Девлет Гирей заметался, как пойманный в ловушку зверь. В поисках сабли он снова вскочил на коня и бросился объезжать все места в окрестностях лагеря, где он успел побывать, но драгоценного оружия не было. Девлет спрыгнул на пожухлую траву и опустился к стройным ногам своего скакуна. Он с ужасом вспомнил, как его верный помощник встал на дыбы, когда вражеское копье слегка кольнуло его. Крымский властелин тогда не удержался в седле, упал на землю. В пылу сражения с царской конницей он и не заметил, как сабля слетела с его пояса… Он обхватил руками горевшую голову, в волосах которой уже серебрилось несколько седых волосков, и, раскачиваясь из стороны в сторону, застонал, заскулил, как раненое животное. Мустафа-ага подбежал к своему хану, участливо заглянул в лицо: