Проклятая сабля крымского хана - [36]

— Вернулся, сокол мой ясный! — Его жена Марфа, высокая, статная, черноволосая, с большими карими глазами, одетая в красный летник с длинными колоколообразными широкими рукавами, свободно свисавшими до пола, украшенными треугольными кусочками красного бархата и расшитыми жемчугом, шла к нему, улыбаясь. На ее голове красовалась кика — обтянутый тканью обруч в форме полумесяца. — Дай я обниму тебя, мой желанный.

Григорий крепко прижал жену к груди и деловито поинтересовался:

— Дети как?

— Деточки наши отца ждут. — Раскрасневшись от радости, как маковый цвет, она гладила его по светлым, пшеничным волосам. — Ждут, родимый, когда ты их приголубишь. А вот и они, непоседы.

В комнату вбежали девочка и мальчик — погодки, беленькие, голубоглазые, чистенькие — любо-дорого смотреть. Полная кормилица с пышной грудью несла полугодовалого розовощекого малыша. Дети радостно бросились к Григорию:

— Батюшка!

Мальчик крепко вцепился в его колени, дочь просилась на руки.

— Ой, какие вы! — Григорий сгреб в охапку старших и закружил их по комнате. — Чай, без меня баловались?

Девочка покраснела, а сын ответил деловито, по-мужски:

— Не очень, батюшка. Матушку слушались.

— Молодцы! — Отец спустил их с рук, взял у кормилицы младшего: — Иванушка подрос, пока меня не было.

Марфа прижалась к сильному мускулистому плечу мужа:

— Соколик мой, пойдем обедать. Палашка стол накрыла.

Тюжев не возражал. Обняв жену, он прошел с ней в другую горницу, посередине которой стоял дубовый стол, накрытый белой скатертью. Девки-служанки несли подносы с угощением: жареную птицу, рыбу, соленые грибы, капусту, пироги с разной начинкой, мед. Григорий с удовольствием вдохнул вкусные запахи и подумал, как хорошо дома. Он устало опустился на лавку. Марфа примостилась рядом, дети затеяли какую-то игру на персидском ковре.

— Кушай, мой родимый. — Жена клала в его блюдо самые вкусные куски, подливала мед и квас. Тюжев, истосковавшийся по таким яствам, ел с жадностью, в бороде и усах застревали крошки хлеба, капли пролившегося кваса пачкали белую скатерть. Марфа ничего не ела — от волнения не шел кусок в горло — лишь смотрела на любимого и гладила его плечо. Когда Григорий насытился, вытерев усы, жена лукаво подмигнула ему:

— Теперь в опочивальню? Устал, поди, с дороги?

— Нет, любимая, — Тюжев поднялся, разминая затекшие ноги, — не сейчас. Отлучиться мне надо. Одному человеку обещал… Ты дождись меня. Я постараюсь быстро управиться.

Длинные ресницы жены затрепетали, алые губы дрогнули, но она ничем не показала своего удивления, лишь грустно промолвила:

— Надо так надо. Засветло вернешься?

— Я же сказал — постараюсь быстро управиться. — Тюжев знал, что Марфа, воспитанная на Домострое, никогда не спросит, куда идет муж и чем собирается заняться. Захочет — сам скажет.

Григорий, незаметно для жены вытащивший завернутую саблю из сундука, вышел из дома, сопровождаемый нежным взглядом женщины, и направился к рынку. Путь его лежал мимо крестьянских домов, небольших, с земляными полами и печкой посередине, топившимися по-черному: дым клубами поднимался к крыше и выходил наружу через специальное отверстие. Маленькие окна были затянуты бычьим пузырем. Он знал, что порой в крошечном жилище умещаются человек двадцать, и удивлялся терпеливости народа. Пройдя по узким улочкам, пахнувшим помоями, он вышел в степь, где раскинулся небольшой городской рынок. Крестьяне, имевшие огород возле своего домишки, были главными поставщиками товаров — надо же как-то платить налог. Чуть поодаль разместились бородатые купцы, громко расхваливая меха, шубы, платки и кухонную утварь. Тюжев обошел торговые ряды, внимательно вглядываясь в лицо каждого купца, и повернул обратно. Все они показались ему хитроватыми, плутоватыми и ненадежными. Как таким доверить драгоценное оружие? Что ж, придется попытать счастья в другой раз (сабля есть не просит). Григорий повернул обратно, но какая-то сила развернула его и, словно подталкивая, погнала в поле. Повинуясь ей, Тюжев быстро зашагал туда, где еще недавно располагался татарский стан. В поле, топча пожухлую траву, толпились люди, убирая трупы (некоторым вороны уже выклевали глаза). Задыхаясь от смрада, Григорий продолжал идти вперед, спотыкаясь о камни, но не останавливаясь. Он и сам не знал, куда идет и зачем. Иногда царский конник пытался повернуть обратно, но та же неведомая сила не давала ему это сделать и гнала вперед. Так он шел часа два, пока ноги не привели его к месту, где он отыскал сверток с оружием. Треснула котомка, которую он всегда считал прочной — из толстой холстины, и сабля упала на землю, будто приросла к ней. Тюжеву потребовалось немалое усилие, чтобы оторвать ее от земли и сунуть за пояс. Но непокорное оружие никак не хотело подчиняться: оно снова оказалось на земле. Чертыхаясь, Григорий схватил ее и побежал назад. Ему казалось, что бесовская сила встала стеной, чтобы помешать ему вернуться. Внезапно задул ветер, валя его с ног, вырывая из рук саблю, но он, прикрывая ладонью лицо от летевшей в глаза пыли и мелких камней, упрямо продолжал двигаться, с ужасом сознавая, что почти топчется на месте.