Происшествие - [58]

— Кто-то когда-то придумал, что лезть в чужие дела нехорошо, — проговорил Синицын. — Вообще-то верно. Но непорядок — это уже не чужое дело, а общее. Однако люди боятся, что вдруг ошибутся, вдруг незаслуженно обвинят кого-то. Ведь совестливость и сострадание свойственны русскому человеку.

— Понесло тебя в философию, — покачал головой Ведерников.

— Философствовать всегда полезно!

— И чего хорошего ты в этом находишь? — спросил Вадим Петрович, с жалостью глядя, как Синицын, жмурясь от удовольствия, отхлебывает чай. — Ну никак не понимаю. Я, конечно, не по поводу Семена к тебе пришел. Тут вот цифирки интересные у меня нарисовались. Полькин за год получил пятьдесят тонн кур второго сорта. По имеющимся у меня данным, в продажу пустил все как первый сорт. Деньги получали сами продавцы, а в кассу сдали, как будто продавали второй сорт. Полькин, таким образом, положил в карман пятьдесят тысяч… На пять тысяч получил дефицитных продуктов, которые вроде бы в кафетерий передал. А контрольные закупки показывают, что из одной порции, допустим, икры делали две… Значит, половина деликатесов оставалась неучтенной и он их на сторону пускал.

— Полагаешь, в продуктовые заказы вкладывал?

— Полагаю… А Полькин клянется, что не клал, что заказы больше пятнадцати рублей не стоили. И те, кто наборы брал, тоже утверждают, что деликатесов не было, наборы стоили 15—20 рублей. В то же время Тухманов своему шоферу то баночку икры подарит, то сервелата палочку… Почему они скрывают? Полькина выгораживают? Но ведь Полькин — вор, это ясно, а они, воры, какие посты занимают?

— А Постников что говорит?

— Постников сказал, что всем ведала жена, он к этому не касался.

— А жена?

— Так она ж на Украину уехала к родителям. Взяла отпуск на два месяца.

Синицын поставил на стол чашку, утер носовым платком свои пышные усы.

— Действительно, непонятно, почему они такой глухой стеной встали. В конце концов ничего особенно преступного нет, что Полькин устроил для них у себя стол заказов.

— Шоферы, которые коробки с продуктами получали в магазинах и отвозили на дом, в один голос утверждают, что коробки были тяжелые, порой килограммов по десять весили, что и коньяк там был, и вино. Тухманов не отрицает, что иногда просил положить ему вино, так как он восточный человек и не может, чтоб в доме у него не стояло несколько бутылок. Остальные утверждают, что вино не брали…

— Тоже понятно. Выпивка сейчас не поощряется.

— Так раньше по-другому смотрели. Что-то тут, Яша, не то, а в чем дело, понять не могу. — Ведерников похлопал ресничками и вздохнул. — Завтра в изолятор поеду, Полькина допрашивать.

Если б Ната и ее подруга Варя, секретарша Постникова, или сам Постников увидели сейчас Павла Николаевича Полькина, вряд ли они узнали бы его в седом небритом человеке, одетом в мятый костюм. Вадим Петрович тоже удивился тому, как быстро и резко сдал его подследственный.

Полькин смысл жизни видел в удовольствиях и развлечениях и в возможности ни в чем себе не отказывать. Ради этого он готов был работать как вол. Надо заметить, что он добился почти всего, о чем мечтал. У него была просторная, красиво и удобно обставленная квартира, «Жигули» последней марки, красивая и преданная любовница. Он мог позволить себе любой кутеж в ресторане или, если возникло желание, слетать на пару дней в горы, покататься на лыжах, или в Ригу, послушать органную музыку в Домском соборе. Костюмы он носил или импортные, или шил в Доме мод у знаменитого Зайцева…

Сейчас, лишенный привычных удобств, комфорта, заключенный в камеру, он судорожно искал способ вырваться отсюда, выкрутиться из того положения, в которое он попал. Раньше деньги открывали ему любые двери. Здесь денег у него не было, а если б и были, их некому было дать. Когда его арестовали, надежда, что Постников или кто-то еще выручит его, почти растаяла. Он понял, что надеяться надо только на себя.

Ведерников печально глядел на Полькина, помаргивая ресничками.

— Хотите курить? — наконец спросил он.

— У меня нет сигарет…

— Берите, — Ведерников вынул из кармана пачку «Дымка» и спички. Сам он тоже закурил свою вторую сигарету за этот день. — А ведь много у вас, Павел Николаевич, накручивается… Печкин признался, что по вашему указанию срезал с кур государственное клеймо и на некоторые тушки ставил свое: «первый сорт». Пятьдесят тысяч вы на этом деле в карман положили. Только за год, — подчеркнул Ведерников и посмотрел на Полькина. Тот даже не шелохнулся. Ведерников вздохнул: — Недовложения продуктов в кафетерии доказаны и тоже в кругленькую сумму оборачиваются.

Полькин мучительно думал. Дорого бы он дал за то, чтоб знать, что еще известно Ведерникову, который поначалу показался ему недотепой. Значит, от группового хищения ему уже не отвертеться. А за групповое — он знал — мера наказания более суровая. Но Печкин, болван, признался… Никуда не денешься. Пятьдесят тысяч — сумма большая, только если б она вся ему одному доставалась.

— Как будто вы наше торговое дело не знаете, Вадим Петрович, — горячо заговорил Полькин. — Если б порядок был. А то ведь директор как юла крутится. То машина сломалась, не на чем товар везти. Значит, «левую» ловишь, а за нее рублики чистоганом… Вынь да положи. И немалые денежки. То грузчик запил. Кого-то уговариваешь, и тоже не бесплатно. Если хочешь, чтоб магазин план выполнял, много кому заплатить надо. Кому деньгами, кому коньяком, кому духами. Сами знаете. Иначе дело не двинется… Думают, раз директор, то куры денег не клюют. А где мне взять-то? Вот и крутишься.