Происшествие на хуторе аль-Миниси - [15]

Каждый день в это время на хуторе делает остановку автобус, идущий из Кяфр аз-Зайята в Шубра Хит. Его приход возвещает хуторянам, что день достиг своей середины, хотя об этом они могут догадаться и по исчезновению собственной тени, и что можно оторваться от работы, поесть и передохнуть.

Желто-голубой автобус тянет за собой густой шлейф пыли, медленно оседающей на придорожные деревья, крыши домов, в пересохшие канавы. Никто не припомнит, чтобы хоть один из пассажиров автобуса сошел на хуторе или чтобы житель хутора сел в автобус. Видны лишь лица, с рассеянным любопытством выглядывающие из окошек. Изредка кто-нибудь спросит:

— Это что за деревушка?

Другой небрежно ответит:

— Это хутор… дай бог памяти, как он называется… хутор хаджи аль-Миниси.

Единственный из жителей хутора, регулярно ездящий на автобусе до Даманхура и далее в Александрию, это Сафват, сын хаджи Хабатуллы. Он уезжает в начале учебного года и возвращается по его окончании. Замечено, что он никогда не приезжает на праздники. Говорят, что старая госпожа очень из-за этого сокрушается, плачет и отказывается от пищи.

Сам хаджи на автобусе не ездит. Ему вызывают из Никля аль-Инаба зеленое такси. Он садится один на заднее сиденье и за каждую поездку платит огромные деньги. Говорят, что хаджи мог бы запросто купить себе автомобиль, но боится людской зависти.

Протяжно просигналив, автобус трогается с места и вскоре исчезает в густом облаке пыли, оставив в душах хуторян безотчетную тоску по неизведанному, робкую мечту съездить когда-нибудь в Этай аль-Баруд, в Даманхур, а может быть, и в Александрию. Каждому представляется, как в один прекрасный день он садится в этот самый автобус, утопает в мягком сиденье и, вдыхая запах пыли и бензина, любуется бегущими навстречу полями.

В полдень Абуль Фатух закрывает дверь своей лавочки, а сам, сморенный жарой и ленью, ложится на пол вздремнуть. Коровы и буйволицы сбиваются в жалкой тени домов и деревьев, закрыв глаза, пережевывая жвачку. Позже, когда жара спадет, их погонят к каналу на водопой и купание.

Люди также укрываются в тень, расслабленно переговариваются тихими голосами, изливают наболевшее в душе, смеются отрывисто, невесело.

— Кому не повезет, тот в собственной жилетке запутается.

В их смехе и шутках слышится страх перед завтрашним днем — никто не знает, что он может с собой принести.

Вдруг, оборвав смех, кто-нибудь скажет:

— Сабрин стала очень красивая.

Все помолчат, потом другой задумчиво протянет:

— Да, подарили серьгу безухому.

Сентябрь — сезон уборки хлопка и кукурузы. В это время повышается поденная плата; постепенно с шести пиастров доходит до двадцати, потом так же постепенно понижается.

В сентябре повсюду наступает оживление. Вечерами перед лавкой Абуль Фатуха толпятся сезонные рабочие, только что получившие от подрядчика причитающуюся им за день плату. Шумно на субботнем базаре. Многие справляют свадьбы. По ночам ветер издалека доносит песни и музыку. Абд ас-Саттар прислушивается: где свадьба.

— Похоже, на хуторе аль-Мурда.

Интересно бы знать, кто женится, на ком, велик ли калым. Абд ас-Саттар вздыхает, думает о Занати — найти бы ему хорошую невесту, о Сабрин — когда же пошлет ей Аллах счастье, когда наконец будет сыграна ее свадьба с Абуль Гитом аль-Миниси, ведь уже четыре года, как они помолвлены честь честью, да все никак не накопят на свадьбу.

В сентябрьские дни, ранним утром, по росе, все выходят на уборку хлопка, одетые в широкие, подвязанные у пояса галабеи. Собирают хлопок, складывают за пазуху. Спешат собрать побольше, чтобы вечером побольше получить.

— Чище, чище, ребята.

Надсмотрщик повторяет эти слова скорее по привычке.

В разгар хлопковой страды и питаются иначе, чем всегда, — едят сардины, рыбу, мясо. Нередко девчонки приносят на поле большие медные блюда — на них дымится, как шутят работники, «жареное и пареное». Пьют чай по три заварки. Курят наргиле, не один раз меняя в нем воду.

Огромными кипами хлопок складывается под навес, прямо возле хутора. Здесь его сортируют, взвешивают:

— Точно два кантара и четырнадцать ратлей[27].

Вечерами, рассекая фарами темноту, приходят автомашины, увозят хлопок, скрипя под тяжестью груза. Время от времени Абд ас-Саттар выходит из дома хаджи аль-Миниси, неся в руках блюдо, прикрытое белой салфеткой, — еду для шофера, грузчиков, сортировщика, весовщика.

В сезон хлопка осуществляются заветные, давно вынашиваемые желания, строятся дома. Это радостное время бывает лишь раз в году.

По вечерам работники возвращаются на хутор. В их волосах и на одежде белый хлопковый пух. В полосатых узелках — остатки еды. Женщины несут кто пустой кувшин, кто чайник, кто наргиле. Поют грустные песни. Сабрин всегда запевает, остальные протяжно вторят. В печальном, монотонном напеве — ширь полей, дыхание летней ночи, запахи трав и деревьев, прохлада предрассветного часа, увлажняющего землю росой. Песня — словно голос времени, вечный и прекрасный.

Дойдя до хутора, растекаются по узким улочкам.

— Завтра давайте пораньше, ребята. Кто рано встает, тому в делах везет.

Это надсмотрщик прощается со сборщиками хлопка. А кругом уже совсем темно. Ночь окутала хутор покровом тайны.