Происшествие - [74]

Старая Марьям не мигая смотрела на огонь.

На велосипеде сейчас не проехать, дорога скользкая, ног не оторвешь. Наверно, на себе велосипед тащит. Промок насквозь и тащит на спине велосипед, а дорога — ног не оторвешь от грязи. Чтоб провалиться этой фабрике, да будет проклято аллахом место, где она стоит! Это все выдумки ее мужа. Не будь фабрики, ее младшенький, ее Кемаль спал бы себе спокойно, а не брел по колено в грязи с велосипедом на плечах. В такую погоду и простудиться можно. Она уже стара. И за огородом смотреть и за больным сыном ухаживать.

— А дорога-то теперь — месиво…

Фаттум кивнула.

— На велосипеде не проехать.

— Не проехать, тетушка.

— На себе потащит…

— Кемаль? Потащит, а что ж поделаешь?

— Ах, дитя мое… Что б я сейчас сделала с отцом его покойным, прости меня, аллах! Единственный мой сыночек, и такую жизнь ему уготовить…

— Что вы так, тетушка?

— Да как же иначе? — лицо у старухи скривилось. — Если б отец Кемаля не придумал эту затею — отдать его на фабрику, — ни города бы сейчас мальчик не знал, ни чего другого… Хороший муж был у меня, но и он, упокой, аллах, душу его, не знал, что творит. «Послушай, — говорила я ему, — подумай хорошенько, мы феллахи, и дети наши должны быть такими же, как мы…» Так нет, не послушал, на своем настоял. Сидел бы мальчик возле меня, и не пришлось бы ему таскаться под дождем по грязи.

— И с городскими девчонками не знался бы тогда…

— Конечно… Мне не надо такой зубастой невестки, как эта фабричная! Я хочу невестку ласковую, послушную. Моя невестка пусть матерью меня признает, я ее — дочерью. Не допусти, аллах, чтобы в мой дом вошла невестка, как эта фабричная. Ну как Кемаль заболеет, что я стану делать? — запричитала старуха. — За огородом глядеть, за ним ухаживать.

Фаттум оживилась и принялась горячо рассказывать, как она ухаживала за больным отцом.

— Я и за Кемалем могу присмотреть, ты не беспокойся, тетушка Марьям.

— Да благослови тебя, аллах, моя хорошая. Да вознаградит тебя аллах за твое доброе сердце…

— Я намочу тряпку в уксусе и буду класть ему на лоб. Когда отец болеет, я всегда так делаю. Я хорошо понимаю всякие желания больных. Не дай бог, конечно, но, если Кемаль заболеет, я могу ухаживать за ним.

Пропели первые петухи. Фаттум улыбалась.

Войдет Кемаль и скажет: «Постели-ка, мать. Нет сил. Прямо не узнаю себя, голова разламывается…»

Мать постелит ему, и он ляжет. Кемаль будет лежать больной, и она останется у них ухаживать за ним…

— Еще охапку подбрось, — сказала Марьям, — эти-то уже прогорают…

— А чайник поставить?

— Поставь, дочка.

Фаттум подбросила в огонь хвороста, налила воды в чайник.

Глаза тетушки Марьям слипались от сна.

— И чего только не приходится пережить ради детей. Родишь сына, растишь его… А вырастишь — отбирают его у тебя чужие люди. Живешь, живешь между горем да бедой, а радость другим достается. Вот она, жизнь. А свекрови наши, наверно, вот так же из-за нас страдали. Я терплю от своего дитяти, а он будет терпеть от своих детей… Сильный, говоришь, дождь-то был? Застрял теперь Кемаль со своим велосипедом. Дождь, холодно… Он выпивать стал, Кемаль, — прошептала старуха, — ну как свалится в канаву с водой?..

Старая Марьям встрепенулась, глаза раскрылись широко. Она с беспокойством поглядела на Фаттум, так и представив себе, как сын летит с велосипедом в придорожную канаву — их глубокими вырыли.

Марьям встала, заковыляла к двери, открыла ее настежь. Пели петухи. А больше ничего не предвещало наступления утра. Там, откуда каждый вечер появлялся на велосипеде Кемаль, было темным-темно.

— А может… — начала Фаттум и запнулась.

Старуха обернулась.

— Что «может»? — испуганно переспросила она.

— Да нет, ничего.

— Что ты хотела сказать, Фаттум?

«Может, подрался он с кем, ну и отвели его в участок», — хотела сказать Фаттум, но передумала.

— Что «может», Фаттум?

— Да ничего.

И неожиданно для себя сказала:

— Я подумала, может, он у той, городской, заночевал…

Старая Марьям вскипела:

— Будь проклят аллахом город, и городской народ, и городские девки! Все это из-за них! А мать сиди и жди своего сына. Шлюхи! Разве для них я растила сыновей? Они, они, проклятые, свели с ума моего мальчика, невинное дитя, они сбили его с пути. Ах, что наделал его отец! Для кого мне тогда жить, сыночек мой, Кемаль…

Старая Марьям закрыла лицо ладонями, затряслась от плача.

Фаттум крепко обняла старуху за плечи, отвела в комнату, помогла лечь.

Старуха плакала судорожно, в голос. И умолкла как-то вдруг. Она была в обмороке.

Фаттум растерялась. На глаза ей попался пузырек одеколона рядом с бритвенным прибором Кемаля. Фаттум не любила этого одеколона: так пахла суббота, когда выбритый и благоухающий Кемаль уезжал в город.

Она налила чуть не полную ладонь одеколона и стала растирать старухе виски и запястья рук.

Старая Марьям вдохнула этот знакомый запах, и слезы полились с новой силой. Старуха заголосила.

— Выплакалась я, да тем бы все и кончилось… Может, ничего худого и не случилось, а, Фаттум? — сказала она сквозь слезы.

— Милостью аллаха, тетушка Марьям…

— Ну уж теперь я знаю, как поступить! Пусть только придет… Отец его не бил — так от меня достанется бессовестному. Мать чуть со страха не умерла. А, может, он у товарища заночевал?