P. Фиш. Хлеб и любовь Орхана Кемаля
На выцветшей фотографии — двое. Тот, что в пальто, — постарше, он высок, плечист, пышноволос. На шее не то шарф, не то артистическая бабочка. Стоит, улыбается. Другой совсем еще молод. Щупл, невелик ростом. Пиджак распахнут, рубашка без галстука. Кулаки вызывающе засунуты в карманы широченных брюк. Близко посаженные глаза задиристо глядят из-под крутого лба прямо в объектив. Учитель и ученик. Два популярнейших имени в турецкой литературе двадцатого века.
Позади — бетонная лестница и высокая глухая стена со сторожевой вышкой. Снимок сделан ранней весной 1941 года во дворе бурсской тюрьмы, где отбывали заключение уже известный всей стране поэт-коммунист Назым Хикмет и никому еще не ведомый мастеровой Рашид Огютчу, который под именем Орхана Кемаля станет впоследствии крупнейшим прозаиком Турции.
«Будь благословенна тюрьма, — говорил незадолго до смерти Орхан Кемаль. — Здесь я встретился с Назымом Хикметом. Здесь я окончательно освободился от иллюзий. Здесь я понял, что я в мире не одинок».
Орхан Кемаль родился в 1914 году в провинциальном городке Джейхан на юге Турции, неподалеку от Аданы. Его отец, человек демократических убеждений, был депутатом первого турецкого парламента — Великого национального собрания, созванного после разгрома Османской империи и провозгласившего Турцию Республикой. Преследования вынудили его покинуть родину, и будущий писатель, не успев окончить средней школы, оказался на чужбине — в Сирии и Ливане. Семья голодала, надо было самому зарабатывать на хлеб. Он пошел работать мойщиком посуды, официантом, подмастерьем у чеканщика. Потом вернулся на родину, в Адану. Но и здесь его ждала все та же «борьба за хлеб». Этими словами он впоследствии назовет первую книгу своих рассказов.
Орхан Кемаль поступил чернорабочим на хлопковый склад. Трудился на ткацкой фабрике, служил писарем в бухгалтерии. В Адане он женился на фабричной работнице Нурие, которая родила ему четверых детей и прошла вместе с ним весь его нелегкий путь.
Увиденное и пережитое в эти годы легло позднее в основу его автобиографических романов, объединенных подзаголовком «Записки маленького человека»: «Отчий дом» (1949), «Бродячие годы» (1950), «Джамиле» (1952), «Семейная жизнь» (1960), «Свистки приятелей» (1968).
Герои этих книг принадлежат к обездоленным слоям общества, которые до Орхана Кемаля никогда не были представлены с такой широтой в турецкой прозе. Это безработные, мусорщики, мелкие чиновники, поденщики, люмпены. Они готовы на любую работу ради куска хлеба. И ни на минуту не оставляет их страх: как бы не погибнуть от голода. Этих людей много, очень много, но все они одиноки, бесправны, беззащитны — каждый за себя и сам для себя.
При всем разнообразии индивидуальностей и судеб одиночество их обусловлено одной и той же причиной — они люди деклассированные. В годы, предшествовавшие второй мировой войне, в Турции начался процесс, именуемый развитием буржуазных отношений в полуфеодальной, аграрной стране. Выходцы из среднего класса, некогда кормившиеся службой Османской империи, разорившиеся ремесленники, а главным образом обезземеленные крестьяне постоянно пополняли рынок «свободного труда», где предложение в десятки раз превышало спрос: промышленность только зарождалась.
Эти люди пуповиной своей были связаны с патриархальным прошлым, оно еще жило в них как представление о нормах человеческих взаимоотношений, между тем действительность все решительней эти нормы отвергала. И потому им было так же трудно осознать, что с ними происходит, как подопытному кролику понять смысл производимого над ним эксперимента.
Орхан Кемаль, сын адвоката и внук султанского чиновника, был близок по умонастроениям к героям своих автобиографических произведений. И назвал он эту серию романов записками «маленького», а не простого человека не случайно.
Термин «маленький человек», впервые употребленный в турецкой литературе Орханом Кемалем, вначале был принят читателем и критикой как нечто само собой разумеющееся. Споры начались позднее, когда писатель развернул его в десятках судеб и характеров. «У нас, как и во всем мире, „маленький человек“ в отчаянии, — писал видный романист К. Тахир. — Прежде всего потому, что он „маленький“. Но если дело не только в его „малости“, если его отчаяние вызвано иными причинами, то в обществах с различным социальным фундаментом должны быть различны и эти причины. На Западе „маленький человек“ в отчаянии потому, что не понимает или не хочет понять, что условия жизни могут быть изменены, он в отчаянии потому, что не может стать „большим“, то есть эксплуататором, и в ужасе оттого, что вынужден примкнуть к трудовым массам, которые считает ниже себя. Это, конечно, отчаяние, но не заслуживающее жалости, по крайней мере со стороны честных писателей. Драма этого „маленького человека“ Запада, конечно, заслуживает описания со всей его подноготной, во всей гнусности его тоски по эксплуататорству. Но есть ли у нас „маленький человек“ и его драма? Конечно. И хотя о нашем „маленьком человеке“ написано много, мы пока что не приблизились к пониманию причин его отчаяния, ибо наши рассказчики да и кое-кто из романистов, вместо того чтобы исследовать нашу действительность, пошли по наиболее легкому пути — присвоили сработанные на Западе готовые образцы. Наш „маленький человечек“ и его отчаяние ждут своего писателя».
