Прохладное небо осени - [53]

– Познакомь со своей дамой, – потребовал он у Токарева.

Тот смотрел на него с открытой враждебностью:

– Я не знакомлю дам с пьяными.

– Вас понял, – довольно миролюбиво откликнулся мужчина и поднялся.

Ах да, Горохов его фамилия.

– Извините, – он слегка склонил голову. Инесса кивнула, извиняя, потому что обращались с извинением к ней. Горохов отошел было от них, но неожиданно вернулся и встал перед Токаревым: – Хочу сказать тебе свое последнее слово.

– Не трудись. Меня оно не интересует. Уходи. Ты видишь – я не один.

– Тем лучше. Пусть и эта интересная дама послушает.

Пошляк он к тому же?..

– Так вот, – продолжал он, перебив на полуслове Токарева, – когда я помру, это событие будет миру безразлично, не считая двух-трех человек, которых оно огорчит. А когда помрешь ты, не одному хорошему человеку станет легче. Оттого что тебя на их пути не будет, гад. Мементо мори, еще древние сказали. – Он резко повернулся и зашагал в глубь зала, не оглядываясь.

Какой мерзкий человек! Инесса почувствовала дурноту. Поспешно вылила в фужер остатки боржома.

– Он совсем пьян, – совладав с собой, сказала она, чтобы хоть как-то выразить Токареву сочувствие, утешить.

– Злобный подонок, – процедил Токарев. – Подвернулся случай отомстить за то, что я не желаю с ним знаться. – Все-таки что-то в этот момент появилось в нем потерянное, словно немного его пришибли, такого неуязвимого. Инессе больно было отметить это.

– Зачем он вам навязывается, раз так ненавидит?

– Кто его знает.

– А чтобы нарушить твой благостный покой. Откуда он опять взялся, этот отвратительный тип? За Инессиной спиной громко прозвучали эти слова. Так громко, что показалось: в самых отдаленных уголках полупустого ресторанного зала их услышали.

– Убирайся. – У Токарева под побелевшими скулами заходили желваки. Он повернулся к Инессе и заговорил так, будто нет рядом никакого Горохова: – Не может простить людям, что не положили голову на плаху, его вызволяя, когда сам во всем один был виноват.

– Врешь, – сказал Горохов очень спокойно и трезво. – Не моя была вина. Моя – не больше, чем твоя и других. Вы на мне отыгрались, не хуже моего знаешь. Козла отпущения нашли.

– Уйдите, – Инесса посмотрела на него умоляюще, и он послушался.

Она нетерпеливо оглянулась: куда запропастился официант? Как назло. Невмоготу оставаться здесь больше. Услышала Токарева:

– Надеюсь, вы не поверили ему?

Она не ответила. Конечно, не поверила. Мало ли что один человек может наговорить на другого. Не все люди друг другу друзья, не вчера родилась, знаю. Есть враги, есть недоброжелатели. Чем крупнее личность, тем сложнее ее отношения с миром. Но все равно что-то мешало освободить себя от этого Горохова, совсем забыть о нем... Что-то во мне в тот момент словно обратно сдвинулось с той точки, на которой он меня застал. Когда я уже шла навстречу нам. Споткнулась на том самом месте. Обронила хрупкую свою решимость.

– Ответьте, Инесса Михайловна!

...Кажется, уже руки раскинула, чтобы полететь бездумно и счастливо, и что-то вдруг помешало. Не первый раз на протяжении этих нескольких коротких дней.

Она увидела его страдающие глаза. Удивилась:

– Разве я не ответила? О чем вы говорите? Как я могу поверить какому-то опустившемуся типу, пьянице? – сказала искренне. Искренне это почувствовала. Другое ее задело, до боли душевной ранило: что кто-то может быть недобр, зол, несправедлив к тому, к кому у нее такая вот особенная, волнующая – оттого еще больше, что прятать в себе ее приходится, – расположенность. Когда, чудится, весь мир не может ее с тобой не разделить.

...Интересно, он сам от жены ушел или она – от него? Никогда я этого не узнаю, да и зачем мне знать? Наверно, такая же она злая, несправедливая к нему, как Горохов.

Лильке ничего не расскажу, решила Инесса, когда, расставшись с Токаревым на Московском вокзале до вечера, садилась в троллейбус, чтобы ехать к ней. Скажу: дура я, не умею жить легко, получать от жизни удовольствия. Ох эти интеллектуальные женщины, как сказал Токарев. Стоном эти слова у него прозвучали.

Но, войдя к Лильке, моментально обо всем забыла: застала ее еще более растрепанной, чем всегда, с потухшими глазами. Когда они изредка слегка загорались, то загорались какой-то безысходностью, отчаянием, и никак из нее было не вытянуть, что стряслось.

На столе лежало письмо с треугольным воинским штампом – от сына. С молчаливого Лилькиного согласия Инесса его прочитала. Солдат сообщал, что живет хорошо, учится, получает хорошую специальность, которая пригодится ему на гражданке; что волейбольная команда, в которой он играет в каких-то соревнованиях, идет без поражений; что начальство солдатом довольно, обещают на два дня отпустить домой; что кормят их сытно, товарищи хорошие... Лилька следила за Инессой, пока та читала, а когда она в удивлении сложила листочки, сказала:

– Думали, армия будет ему наказанием за то, что ленился, бездельничал, а получилось, что ему совершенно прекрасно.

– Так ты что, из-за этого не в себе? – поразилась Инесса.

– Да при чем тут, – отмахнулась Лилька. – Так, к слову...

Она что-то долго и не очень внятно говорила, что вот от сына вечно имела разные неприятности и уже так себя настроила, чтобы их от него ждать, а Ольга, наоборот, им с Костей неприятностей никогда не доставляла, если не считать самых мелочей, – первая настоящая неприятность, что так рано выскакивает замуж, когда сама не встала на ноги и муж ее – тоже... Инесса перебила: