Прохладное небо осени - [55]

Покупок оказалось много, в небольшой ее чемодан на молнии они никак не запихивались. Токарев наблюдал за ее страданиями, предложил:

– Давайте я.

И в один момент все уместил, чемодан без труда застегнулся.

– Одно поручение все-таки не сумела выполнить, – сказала Инесса, налюбовавшись его мужской умелостью. – Не купила белый эмалированный горшочек для внука Анастасии Николаевны.

– Анастасия Николаевна – это кто? – спросил Токарек. – Потапова?

– Хорошо же вы знаете своих сотрудников. Потапова – это Алевтина Сергеевна, у Калашникова в лаборатории. Она ж еще молодая, откуда у нее внук? Та – Скворцова.

– А, кто их разберет. Кстати, о Скворцовой я как раз думал. Ей на пенсию пора. Шестьдесят, наверно, стукнуло уже?

– Да нет! Ей лет пятьдесят шесть. Или семь.

– Невелика разница.

– И она дельный, знающий работник. Зачем ей на пенсию?

– Какой она знающий? До революции небось институт кончала?

– До революции она под стол пешком ходила.

– Мне нужны молодые, растущие, – сказал Токарев, будто не слыша.

Инессу покоробило подчеркнутое «мне», будто он хозяин лавочки. А он продолжал:

– Переворошу я этот монастырь. Потревожу стоячее болото.

– Напрасно вы так, – мягко возразила Инесса. – В отделе много хороших специалистов. Перепрыгнуть через себя никто не мог, но на живой работе раскроются и возможности. Анастасия Николаевна, надо думать, не откроет Америки, но она великолепный исполнитель. Зато есть уже сложившийся коллектив.

– Ничего нет хуже сложившегося коллектива, – неожиданно объявил Токарев, вытащил из пачки сигарету, закурил. На ее недоуменный взгляд пояснил: – Сложившийся коллектив – это приятельские отношения, когда. друг друга покрывают, когда невозможно сказать правду в лицо, когда приходится терпеть плохого работника – как же, приятель, а у него теща больная. Всякие психологические коллизии и нюансы. А мне они не нужны. Мне работать нужно. Не вам объяснять, в какое большое и сложное дело мы влезаем.

Опять – «мне». Инесса поморщилась. И от «мне», и от парадоксальных рассуждений о коллективе. Кажется, есть понятия бесспорные, безусловные. Оценки – что хорошо и что плохо – тоже. И вдруг обнаруживаешь, что это для тебя – бесспорно, безусловно, а можно на все (на все решительно?!) посмотреть и наоборот. И тоже в уверенности, бесспорности, безусловности. Как еще людям хоть до чего-то удается договориться?..

Сейчас, в поезде уже, подумала насмешливо, но и – сама заметила – с облегчением, что, по-видимому, «психологическая коллизия» ее лично на некоторое время спасет («Кто это – Коноплева? Такая белобрысая? А что она умеет? Столько лет работает и кандидатскую не смогла защитить?»). От увольнения «по несоответствию должности» спасет или от понижения. Или от такой нарочно созданной ситуации, когда куда угодно сбежишь «по собственному желанию». Законодательство стоит на страже, но «ситуаций» и оно не в состоянии предусмотреть.

– О чем вы думаете? – спросил Токарев и положил руку на ее пальцы, которыми она держалась за металлическую палку для занавески. Она не отняла руку.

– Много о чем. О разном.

– А я думаю о том, что буду еще за вас бороться. – Она невольно бросила на него растерянный взгляд. – Да, да, за вас, рассудительную, «заурядную» женщину. Вы сами надели на себя оковы, опутали цепями.

Верно. Однако ведь надела, опутала, что ж теперь?

– Внушили себе, что любите мужа.

Этого он не должен был говорить. Она высвободила руку:

– Пожалуй, пора ложиться спать.

Я люблю мужа, я люблю Андрея, он замечательный, достойный, добрый. Я прожила с ним жизнь, вместе – в горе и в радости. И это навсегда уже со мной, во мне, хотя нечасто так вот остро ощущается. Как о данном тебе ни за что благе, подаренном, невыстраданном, не помнишь о нем каждоминутно и не благодаришь то и дело щедрую судьбу... А вас я не знаю, с вами у нас нет прошлого, есть лишь мимолетное настоящее, откуда взяться будущему?.. Что-то я чересчур усердно себя уговариваю.

Она почувствовала себя уставшей, разбитой, полной противоречий. Этот человек сердил ее, неясный протест вызывал, и он же притягивал, оттого и приходится – вот сейчас, в эту минуту тоже, – сделать над собой усилие, не думать о тепле его руки, только что лежавшей на твоей, чтобы не уткнуться головой ему в плечо, не зарыться лицом на груди, безвольно сказать себе: будь что будет... Нет, и так ничего не решится.

Осторожно, чтобы не разбудить спящих, она отодвинула дверку купе. Оглянулась:

– Спокойной ночи.

Еще раз победила себя.

14

Москва встретила хмурым промозглым утром. Моросил дождик, верхушка высотной гостиницы «Ленинград» пряталась в тумане. Всего шесть дней минуло, как Инесса уезжала с того же вокзала, а отчего-то все кажется немного другим, немного незнакомым. Комсомольская площадь, Садовое кольцо, улицы, по которым сноровисто бежало московское такси, – все в них будто слегка преувеличилось, выпятилось: сумбурность застройки Садового кольца, бешеный поток автомобилей по странным (после Ленинграда) образом петляющим улицам. Скоро это пройдет, все обретет привычные формы, очертания, размеры; площадь снова станет как площадь, Садовое кольцо вернется обратно в свои берега, кривизна улиц будет восприниматься закономерной, даже гармоничной – какая ж это Москва, если ее всю выпрямить?.. – а стада мчащихся «Волг», «Москвичей», «ГАЗов», «МАЗов» перестанут бросаться в глаза, удивлять и пугать.