Прохладное небо осени - [52]

Токарев слушал без интереса и уж конечно без всякого энтузиазма о каком-то Боброве. Но, вежливый человек, полюбопытствовал:

– А его не придется учить? Нам ведь учить некогда, работать надо.

– У него двадцатилетний стаж в радиоэлектронике! – горячо защитила Алешку Инесса. – Так уж, не по его вине, случилось, что занимается не тем, к чему лежит душа, что может делать с наиболее полной отдачей.

Она поведала его историю. В двух словах, не вдаваясь в подробности.

– Что ж, – сказал Токарев довольно вяло. – Буду иметь вашего Боброва в виду. Ради вас. – Последние слова подчеркнул.

Пусть ради меня. Все-таки на что-то он ради тебя готов. Мелкая ты душа. Но поругала себя Инесса снисходительно. В юные их годы Володя Андреев был не на то готов, а ей это ничуточки не льстило. Разве самую малость, когда Лилька распекала ее за бессердечность. Однажды Володя добирался на лыжах к ней в дом отдыха под Лугой – дом отдыха был в двенадцати километрах от станции, Володя, понятно, там никогда не бывал, в Лугу приехал уже к вечеру и шел по темноте и, наверно, без лыжни эти двенадцать километров – только потому, что заглянул к ней домой (она не удосужилась сообщить ему, что уезжает на зимние каникулы), а мама пожаловалась, что Инесса забыла взять свитер, мерзнет там, наверно. Он и помчался. Явился в десятом часу, когда они все сидели в столовой у жарко пылающего камина, сытые, разморенные теплом, блаженствуя после недавней лыжной прогулки по сказочному зимнему лесу: скрипел и искрился под луной снег, из кочек, кустарников, деревьев сотворивший лисиц и белок, мишек на задних лапах, диковинных птиц, – неаообразимая красота в лесу... А Володя пришел почти без сил, вряд ли у него была возможность разглядывать по пути снежные скульптуры. И Инесса не только не возгордилась – на что ради нее способны, а испытала досаду. Но все-таки побежала на кухню, раздобыла еду, горячего чаю, ночевать тоже устроила – все в порядке вещей, и его путешествие, и ее человеческая, товарищеская о нем забота... Теперь-то уж никто не побежит на ночь глядя по незнакомому лесу на лыжах, чтобы тебе свитер доставить. Конечно, и тогда не в свитере было дело... Теперь гордись, что кто-то готов ради тебя взять на работу хорошего специалиста.

Инессе стало грустно. И от этой мысли, и оттого, что надо уезжать из Ленинграда, и оттого, что неизвестно, зачем сидят они сейчас друг против друга...

А в Москве ее ждут, ничего не подозревают. Андрей непременно купит торт, и торт будет совсем не такой, какой Инесса любит, и купит он его в первой попавшейся булочной, не догадается съездить на улицу Горького или в Столешников, в кондитерский. Однако он там все же проявляет заботу как умеет, а ты чем занята?..

...Что бы сказала Варвара, увидев ее сейчас? Подслушав ее мысли, их разговоры?

Разговоры, собственно, ни о чем. Без слов, кажется, им ясно все. А если и неясно, то все равно за питьем бульона с пирожком это не выяснишь...

– Взял бы вас в охапку и увез на край света.

От неожиданности Инесса чуть не поперхнулась. Перед этим он говорил что-то о Полосухине. Инесса улавливала лишь частично, кивала согласно: да, деловой, да, это удачно, что именно с ним... Кивала, поддакивала, думая о том, что есть люди, которые умеют жить легко, отдаваясь желаниям, чувствам, страстям, а она этого никогда не умела и не сумеет, а если бы умела, то, возможно, получила бы дополнительную долю от праздника жизни, ставшей будничной, идущей по наезженной, до малой кочечки освоенной колее. Нет, не умела и никогда уже не сумеет ради своего праздника через кого-то переступить. Через кого-то. Через что-то. На один лишь миг, когда встретилась с Токаревым глазами и поверила ему, захотелось высвободить в себе все, отключить самоконтроль, бездумно пойти навстречу... Она откашлялась и спросила:

– Наших детей мы, конечно, оставим здесь? Он не принял ее иронию:

– Кажется, я переоценил себя.

– Нет. Вы переоценили меня. Я – заурядная женщина.

– Верная жена. – Он усмехнулся. Вот тебе.

– Да, моя заурядность, очевидно, и в этом. – Она сказала это не без взаимного вызова.

Что ж, еще что-то сказали друг другу, открыли в себе. Не слишком ли много открыли? Опять эта глупая бабья прямолинейность!

Потом они пошли на Московский вокзал за билетами. Нет, перед этим произошел ужасно неприятный эпизод, как это я запамятовала?

Они понуро сидели за столиком, ждали официанта со счетом, оставив попытки выяснить отношения. Инесса поглядывала на его хмуро-печальное лицо, оно казалось ей еще более привлекательным, чем обычно, – чувствуя себя несчастной, растерянной и виноватой перед ним. Что-то начало в ней колебаться, какое-то иное решение неясно нарождалось – оно бы вывело и ее и его из безысходности, оно сулило радость раскрепощения, обещало в награду блаженную свободу... И тут над ее ухом раздался голос:

– Юрий Евгеньевич! – Имя-отчество голос произнес с иронической высокопарностью. – Вот так встреча!

Инесса вздрогнула, подняла голову, увидела мужчину, неприятного одним уже тем, что так не вовремя вторгся в их уединение. Толком и не разглядела его, не припомнить лица. Заметила лишь, когда, не спросив разрешения, он подсел за их столик, что был он в легком подпитии... Что-то одновременно грубое было в нем и тонкое – в его бледном, с крупными чертами лица, в темных неспокойных глазах, подумала сейчас.