Прохладное небо осени - [18]

– Но мама ничего не знает. – Чего не знает?

– Что мы решили пожениться. Она думает, мы просто дружим. Он сейчас придет – сказать.

Вот какая ситуация.

– Я не хотела при вас, – призналась Оля. – Но, во-первых, Мишка все равно придет. Во-вторых, мы уже настроились. А потом я подумала, что при вас будет даже лучше. Мама ведь такая эмоциональная.

– Не рассчитываешь на благословение?

– Так начнется же: и молодые мы, и недоучки, и на что жить будем, и куда торопиться... Что, я не знаю? У всех одно и то же. Мещанский практицизм. Им, ясное дело, спешить некуда – все уже позади.

«Им» – это нам, не сразу сообразила Инесса. Нам, «старикам». Как это она беспощадно говорит и думает. С этакой позиции наивных захватчиков: сойдите с дороги, вы свое отжили, отдайте нам наше.

– Но и в самом деле, – сказала она, – вы и молоды, и недоучки, и жить вам не на что. Разве не так? Вот вы решили пожениться, а какой груз при этом кладете на плечи отца и матери, твоих, Мишиных, – об этом вы подумали?

– У Миши одна мать, – сказала Оля.

– Тем более.

– Но она на все готова ради своего сына, – сказано с вызовом. – И что ж, ждать до самой старости? Когда будем и не молоды, и не недоучки, и денег полный мешок?

Нет, Инесса не могла ответить на этот вопрос утвердительно. По-своему она права.

– И все же вряд ли вы сможете обойтись своими силами. Рассчитываете, что кто-то – Мишина мать, твои родители – вам поможет? И доучиться, и вырастить вашего ребенка, если он появится до того, как вы станете на ноги, что вас обуют и оденут – и не как-нибудь, а чтоб все – не хуже, чем у других, не так ли?

– Вы знаете, тетя Инна, что я заметила?

– Что же?

– Ваше поколение ужасно эгоистично. Инесса невольно рассмеялась:

– Неужели? Именно наше, а не ваше?

«Она живет в прекрасной уверенности, эта девочка, что если молодость ее пришлась на долгий и – прочный по видимости – мир, то тут нет ничьей заслуги. Может быть, даже думает, что ее заслуга в этом есть? И испытывает чувство превосходства над поколением, которое не сумело прожить свой век как следует быть. Отказывалось от элементарных ценностей жизни, воевало, бедствовало после войны – строило будущее, не столько уже для себя, себе уж не так много и достается, а для них же, вот этих дерзких, самоуверенных собственных детей. И не только по обстоятельствам времени мы так жили, ими принуждаемые. Не меньше – по чувству долга и ответственности перед этим временем. Но она не поймет. Он и не поймут... Или я несправедлива к ним, – сказала себе Инесса, взглянув на взволнованное, хорошенькое юное личико Лилькиной дочки. – Это она просто меня задела, бестактная девчонка. Пожалуй, некоторый смысл в ее позиции есть. Хотя бы в желании прожить жизнь лучше, чем мы. Это нас и сердит?.. Нет, нет, не то. Не так просто».

– А папа знает? – спросила она.

– Откуда же? – удивилась Оля. – Мы соблюдаем очередность. – Умно-лукавая улыбка.

– Ох, до чего вы хитрющие, – улыбнулась Инесса. – И не без чувства юмора...

Возможно, и правда при Инессе получилось лучше.

Пришел Миша – славный мальчугашечка. Неужели и мы такими птенцами были, когда женились?.. Был он, впрочем, хорошего роста, в худобе не уступал невесте, но при этом в фигуре проглядывалось что-то спортивное – плечи, осанка. Его легко представить с рюкзаком за спиной где-то на снежниках Кавказа. От волнения или всегда он чуть-чуть косил черными застенчивыми глазами, но проявлял твердость характера.

Все, как предвидела Оля: молоды, недоучки, где будете жить, на что жить?! Лавину на них обрушила Лилька. Она была огорошена. Он отбивался, отбрасывая со лба черную прядь волос: комнату снимут, перейдет на вечернее отделение, будет работать, им с Олей хватит. Ничего им ни от кого не надо. Гордый, хочет быть самостоятельным. Это в нем подкупало.

– Хорошо, – сказала Лилька, переводя дыхание. – А почему вы мне все это сообщаете, когда нет отца?

Оля метнула на Инессу сообщнический взгляд:

– Так разве сразу двоих мы выдержим? Теперь ты подготовишь папу. – И смягчила мать.

– Ага, я его еще и подготавливай... Конечно, раз вы решили жениться, то вас не удержишь, хоть тут все кувырком пойдет. Но одно условие – после весенней сессии. Вы не так еще давно знакомы...

– После зимней, – сказала Оля.

– Нет, после весенней, – твердо сказала Лилька. – Незачем торопиться...

– Ясное дело, – перебила ее дочь. – Тебе трудно понять. Когда человеку уже за сорок...

Инессу она пощадила. Видимо, из соображений гостеприимства.

Ох, какими же мы старыми кажемся им. Как, впрочем, и нам когда-то казались стариками сорокалетние люди... Отчего это старшие всегда виноваты перед младшими этим «уже»? «Ему – уже сорок». Чем человек старше, тем перед большим числом людей он виноват. Ему – уже. В одном этом «у ж е» – осуждение. Ведь никогда тот, которому «уже», не придаст такого оттенка слову «еще». В «еще» всегда ласка; снисхождение, в крайнем случае.

– Господи, молодые еще, – говорила Лилька, прощаясь с Инессой на площадке. – Все им кажется просто, все – легко. Пусть женятся, – объявила она решительно. – Хотят после зимней сессии – пусть после зимней. Мальчик неплохой, как тебе кажется? А могла бы ведь какого-нибудь обалдуя привести, тоже особенно не поспоришь, а? Или – пижона?