Прогулки по Раю печали - [8]

IX

Тим выбредает из комнаты, плетется на звук голосов, потирая глаз кулаком. На кухне — дымят двое. Один у подоконника, вторая — за столом.

— Тимми, ты проснулся? — улыбается Маришка. — Иди к нам.

Тим идет только к папе. Тот сразу тушит сигарету, чтобы закрыть форточку. Маришка тушит следом и усмиряет улыбку, наблюдая.

— Тиша, не ходил бы ты босиком, еще простудишься…

— Я пропустил, как ты вернулся…

— Ничего.

Тим обнимает папу, тычется в него носом. Тот прижимается сначала подбородком, а потом щекой — к темным волосам. Держит Тима рядом, сколько ему нужно. Тиму нужно долго: он не отлипает.

— Соскучился?

— Угу.

— Завтра поедем вместе на вокзал?

Тим затихает и не соглашается.

— Или не поедем? Твоя «Мари» сказала: ты не хочешь…

Тим не соглашается.

— Чего случилось-то, расскажешь?

Тим не рассказывает, отстраняется и замирает рядом. Крутит часы. На пол по белой коже сыпется засохшее красное…

— Тиша, ты чего опять наделал? — Алексей перехватывает его руку, задирает ремешок. — Марин, бинты мне принеси. И перекись.

— Чего-чего? — Маришка подрывается. — А что такое?

— В большой комнате. Увидишь: там сервант, в левом ящике…

Она выходит. Алексей вздыхает. Садится на стул. Тянет Тима ближе, расстегивает ремешок, кладет на стол часы, осматривает запястье — до крови стертое, лилово-синее.

— Что же ты делаешь с собой, ребенок?..

Надламывается линия угольных, почти прямых бровей. Тим сминает губы — и молчит.

Маришка приносит все, что нужно. Говорит:

— Я еще вату прихватила.

— Молодец. Спасибо.

Она смотрит, чего натворил Тим, и расстраивается.

— Тимми, это ты сам так сильно? Больно же…

Но, кажется, ему не больно. Потому что он не издает ни звука, когда папа отмывает запекшуюся кровь и перематывает ему руку. Только следит за его лицом, только убирает назад его седые, почти белые волосы и губами говорит «Прости меня». Неслышно.

Алексей наводит порядок на столе, игнорирует часы, словно их не существует в пространстве. Тим забирает их с собой и уносит в ванную.

Там он смывает кровь с потрепанного кожаного ремешка, пропитанного этой кровью. Там он всхлипывает, роняет часы в раковину и забивается в угол ванной, пытаясь заглушить запах железа — и прижимая к носу бинт, пропахший перекисью и лекарствами.

Маришка заходит, опускается к нему, сидит с ним около минуты и пытается утешить. Потом сама отмывает часы и возвращает их обратно, обматывая двойной ремешок вокруг бинта. Застегивает, поворачивает циферблатом вверх.

— Ой, Тимми, они встали… Это из-за воды?..

— Нет… Нет, они… — он перестает плакать, словно отключает чувство. — Они не ходят…

— Не ходят?..

Он не понимает — непрямой вопрос, застрявший в воздухе. Затягивает стеклом — его влажные синие глаза. Он вспоминает — что-то больное, неприятное, изумрудно-зеленое.

— Надо… Надо выбросить форму.

— Что?..

Тим пытается подняться. Только он, наверное, совсем без сил: его заносит. Маришка его ловит.

Он выпутывается из ее рук, встает и выходит.

Она спрашивает ему в затылок:

— Котик, а ты когда ел в последний раз?

Он замирает. Вполоборота. Сбитый с мысли. Смотрит на нее, словно не помнит, кто она такая. А потом возобновляет шаг.

X

Маришка идет рядом по холодной улице. За окном — сумерки, час ночи первого числа. Она кутается в кожаную курточку, а та совсем не согревает, и холод пробирает до костей.

Звонко цокают ее каблуки. Звук отлетает от стен многоэтажек — выжженных снаружи темнотой и наполненных внутренним светом.

Тим подходит к мусорному баку. Медлит. А потом отпускает пакет. Смотрит, как шмякнулся, и обнимает себя руками.

Он так долго стоит, что Маришка уводит его сама, а заодно — прижимается, чтобы не было зябко.

Тим, наверное, чувствует, что она дрожит. Он ищет ключи в кармане, достает их — с рыжим пушистым брелком, снимает куртку, молча ей протягивает. Она спрашивает:

— Ты с ума сошел?

— Мне до дома ближе…

Ему и правда — метров десять.

Она застывает. Берет. Накидывает куртку на себя:

— Спасибо.

Она целует Тима в щеку. Стирает помаду большим пальцем. Смотрит на него грустно.

Тим спрашивает:

— Точно не останешься?..

— Я рано утром прибегу к тебе.

— Зачем?..

— Провожу на вокзал.

Тим опускает взгляд и принимается мучить запястье. Маришка перехватывает его руки. Держит несколько секунд. Снова целует в щеку.

— Не переживай, все будет хорошо.

Тим ей не очень верит. Прощается с ней — одними губами, без слов. Оборачивается с таким видом, словно что-то потерял. Смотрит на мусорные баки, пока не пронимает ветер — до того, что зуб на зуб уже не попадает… Он включает фонарик-брелок и прячется за дряхлой дверью в уставшей пятиэтажке.

Глава 3. Буря

I

Стах надел часы. Теперь он сверлит стрелку взглядом, стоя на перроне. Ветер — ледяной: июнь начинается ближе к нулю, совсем чуть-чуть перевалив за плюс температурой. Небо — холодное, как сталь.

Запах железной дороги вспарывает Стаху нутро волнением и предвкушением. Он снова смотрит на циферблат.

— Аристаш, ты ждешь кого-то? Может, уже в вагон?

Он уставляется рассеянно. Он не знает, как сказать ей, он не знает, что делать. Его хлипкий план трещит по швам. Он просил Тима — вовремя. Он снова обводит вокзал воспаленным взглядом — и смолкает.