Прогулки по Раю печали - [23]

— «Я опущусь на дно морское, я поднимусь за облака, я дам тебе все, все земное…»

— Только бы ты не сбежал, — перебивает Стах.

— Арис… — канючит Тим через улыбку — и становится ближе к земному, чем когда читал стихи.

— Что?

— Там было не так.

Стах спрашивает шепотом — ну почти что ласково:

— А ты повелся?

Тим поднимает взгляд. Глаза у него из-за местного света больше серые, чем синие. Холодный свинец.

Тим говорит:

— Я тебя поцарапаю.

Когда Тим не обижается, Стах ненавидит, что плывет. И все-таки плывет:

— Мне очень нравится, какие у тебя глаза…

А вообще, конечно, это был хитрый ход. Тим вот смущается — и не царапает. Тим отворачивается, смывает пену и мурчит себе под нос:

— Дурак.

Стах говорит, как чувствует:

— Ауч…

И Тимово «дурак» здесь ни при чем.

А потом Стах, конечно, реабилитируется. У него подвижная мимика — и подвижней всего его брови. Он исполняет ими для Тима — в зеркале, специально. Тим закрывается руками. Тиму смешно. Когда Тиму смешно, у него очень блестят глаза. А Стаху нравится, какие у Тима глаза. Особенно когда вот так блестят.

Стах ненавидит, что плывет…

Но потом что-то случается — и Тим становится грустный. Грустнее, чем был.

Стах перестает улыбаться за ним следом и, уже вытирая руки полотенцем, толкает его плечом.

— Ты ведь не читал?.. — спрашивает Тим. — Ее дневник?

Может, он грустный, потому что его глаза — мамины.

— Я подумал, если будет нужно, ты расскажешь. А если не расскажешь, значит, нечего там делать.

Тим заторможенно кивает. Он поникший и тихий.

Стах не знает, как именно пытается спасти его утопающее настроение, когда спрашивает:

— Хочешь посмотреть мою комнату?

Но Тим соглашается раньше, чем он успевает испугаться последствий.

II

Стах любит эту квартиру. В ней много воздуха. На светлых стенах в коридоре — ни одной картины. И эти стены он любит — за их простую, но изящную отделку: скромный, но узорчатый потолочный плинтус — и все.

Стах ведет Тима, почти крадучись, не включая в коридоре свет. Тот слишком тормозит, приходится взять его за руку перед тем, как свернуть направо.

Там две двери. Одна в кладовку, а вторую открывает Стах.

Тим прилипает: он же за руку. Держится рядом. Стах подталкивает его вперед. Чтобы наблюдать за реакцией.

Здесь все осталось нетронутым с тех пор, как он уехал. Может быть, немного прибранней. Но пустоты порядка, как в его комнате на севере, нет.

Тим почти что просыпается, осматривает деревянные каркасы самолетов, подвешенные под потолком. Хочет потрогать, спрашивает:

— Можно?..

— Только сильно не качай.

Тим качает чуть-чуть, проводит пальцем по гладкому корпусу. Потом замечает стену — в чертежах. Там у Стаха «рабочая зона». Стол с миллиметровкой, полки с книгами. И вот эта мебель, она собрана вручную еще во времена ремонта в дедушкином кабинете. Стаху в целом нравится, когда вручную — из теплого дерева.

А еще Стаху нравится красный цвет. Поэтому кресло и покрывало на кровати — красные.

Долго-долго тут висели и шторы им в тон, но потом сменились бежевыми — с марками разных стран.

Стах открывает обзору óкна. Конечно, с солнцем было бы получше. Но тут такие подоконники, что не грех потерпеть. Стах обожает эти подоконники: на них можно зачитаться, засидеться, заполулежаться и провести вот так треть жизни. Стах зовет к себе Тима, разложив там для него подушки.

Тим по дороге наступает на ковер. Он с длинным ворсом — и почему-то Тима напрягает. Тим трогает его ногой. Тим — очень смешной. Стах подавляет хохот.

— Тиша…

Тим канючит тоскливо:

— Чего все такое странное?..

— В каком еще плане? Ну что ты расстроился? Это всего лишь ковер. Давай, иди сюда, садись.

Тим осторожно пересекает препятствие. Цепляется за штору, косится на серый город, а потом и на саму штору: он даже не понял, за что схватился. Тут он пугается, что схватился, и отпускает. Оборачивается, смотрит — на комнату.

Стах сначала пробует увидеть ее словно заново, его глазами, но, кажется, не очень получается. И, заскучав, он следит за Тимом. Тот какой-то весь задумчивый и грустный.

Стах решает щекотать его.

Тим вздрагивает, выгибается и хватает Стаха за руки. Стах затаскивает упрямого кота на подоконник, перехватив поперек живота. Тим успевает мяукнуть, вцепившись в него мертвой хваткой. Стах пугается, что нечаянно его повредил. Склоняет к нему голову и проверяет, как он.

Тим вроде ничего. И, подержавшись за Стаха, он почти даже отходит. И подтягивает ноги на подоконник, и усаживается ближе, и, конечно, он заваливается на Стаха, а не на подушки.

Стах усмехается. Можно касаться ладонями собственных локтей, сжимая Тима в руках, — такой он худенький.

Тим затихает, словно успокаивается — в целом.

Стах дует на него. Просто так. Тим склоняет голову к плечу, прячет белое ухо. Потом ворочается и садится рядом, но так садится, что больше ложится под боком. Стах придерживает его, чтобы не свалился, а Тим укладывает голову на него и закрывает глаза.

— Ну чего ты, Тиша? Спишь? А завтрак?

— У-у, — через паузу вместо дефиса.

— Не будешь?

— У-у.

— Почему? Не голодный? Уже почти обед.

Тим слабо морщится и канючит:

— Давай мы немножко тут посидим…

— Да ты сейчас уснешь…

Тим, наверное, не против — уснуть. Особенно вот так — под боком. Когда хоть где-то не страшно — и держат, чтобы не свалился.