Прогулки по Раю печали - [24]

— Ладно, — Стах смиряет желание Тиму показать квартиру и город, и вообще… — Я постелю, хорошо? Можешь пока в душ сходить.

Тим находит трагедию:

— А ты настроишь?..

— Чего? Душ?

— Угу.

Стах усмехается: чего там сложного? Краны покрутил — и все. Но соглашается, переживая маленькую ситуационную смерть.

— Ну что? Слезай…

Тим слезает и опять становится потерянный.

— А где моя сумка?

— У шкафа. Я освобожу место, у тебя будет своя полка. Ты потом положишь вещи, ладно?

Стах это придумал, еще когда учился. Что у вещей Тима будет собственное место в его комнате.

— Только я попозже положу… Вечером, наверное, ничего?..

Стах вдруг осознает, что будет вечер. И утро, и день, и ночь. И Тим никуда не денется, и до рассвета не перестанет светить лампа.

Лампа.

— Надо сделать тебе ночник.

— Так лето… — говорит Тим. А потом он, видимо, вспоминает, что уже не на севере: — А… Серые белые ночи Питера…

III

Стах провожает Тима в ванную. Тим почему-то сразу начинает раздеваться, пока он настраивает воду. Вообще-то, он всего лишь снял толстовку. Но Стаху от этого не холодно, но горячо: он уже покраснел.

Он заканчивает с водой и оборачивается на Тима. Тот застрял с часами и бинтом. Стах подходит к нему и протягивает руку. Тим, помедлив, доверяет ему запястье.

А потом Тим, наверное, замечает, что Стах покраснел. Иначе почему он вдруг развеселился?..

— Арис?.. — подозрительно ласковый голос. Тим шепчет: — Не хочешь со мной?

Стах перестает развязывать узел и поднимает на Тима взгляд.

Тим… в душе. Он же будет там обнаженный. В пене. Близко. Касаться скользкой кожей. Блестеть синими глазами…

Стах не может пошевелиться. И картинка такая яркая, словно уже исполнилась. И жарко. И душно. И стыдно. И Тим ужас чего просит.

Тим изгибает брови. Лицо у него умиленное. Он подсказывает шепотом:

— Можешь сказать «нет»…

Тиму?..

— Или что-нибудь придумать. «Котофей Алексеич, а кто же застелет тебе кровать?»

У Тима получилось выкрутиться изящней, чем у Стаха. У Стаха отключился мозг. И от этого еще страшнее. Потому что, блин, не включается обратно.

— Я дразнюсь, — шепчет Тим и заглядывает в глаза доверительно-доверительно. Просит с грустным взглядом, за которым так и читается дурацкая шкодливая смешинка: — Не обижайся.

Тим…

За какие грехи?

Стах развязывает бинт и обнажает лиловое Тимово запястье. Прочищает горло. Говорит:

— Надо будет потом обработать…

— Арис… — Тим серьезнеет и поджимает нижнюю губу, облизав ее самым кончиком языка.

Это не было сделано специально. Просто… Сложно. Сука.

Стах тоже облизывает губы — и тоже не специально, а как по инерции, и только потом соображает. Потому что, блин, Тим уставляется… Потому что — блин.

Стах потерянно оборачивается. Не знает, как выйти. Выбежать. Сбежать. От Тима. От мыслей. От себя. Ищет, за что бы зацепиться. Вдруг вспоминает:

— Я забыл полотенце.

Он забыл полотенце!

Ну слава богу!

Он почти выдыхает.

Тим касается его руки.

— Арис…

Сердце опять сбивается с ритма — устало от сбоев, от спешки, от стресса. От Тима.

Стах произносит:

— Полотенце.

Тим кивает, отпускает. А потом гипнотизирует собой… Он поднимает на Стаха виноватый взгляд. Он чуть заметным кивком спрашивает. Он опускает взгляд на губы.

Стах эвакуируется из ванной. Правда, пока пятится, не успевает затормозить вовремя: ударяется затылком о дверь. Хватается за ручку и вылетает на свежий воздух. Менее влажный, менее горячий, менее спрессованный.

Он уносится в комнату. Он ходит по ней кругами. Он падает на корточки и сидит без движения, без мысли.

В голове все поломалось.

И только бесконечной бегущей строкой:

Тим Тим ТимТимТимТимТимТимТим.

Как пульс. Свихнувшийся. На кардиограмме.

IV

Стах отмирает не сразу. Как отмирает, проходит где-то тысяча — миллисекунд. Без Тима. И лицо остывает. Немного. А сердце все продолжает. Потому что помнит, что к чему.

В комнате у Стаха полотенец нет. Есть в спальне. Он заходит. Роется в комоде. Выворачивает наизнанку комодное нутро.

Бабушка замирает на пороге.

— Сташа…

Он вздрагивает дважды. Цокает, что так получилось.

— Напугала? Я вроде подошла-то не тихо…

Все тихо. Весь мир молчит. Стах ничего не слышит. Кроме воды в ванной. И шума в собственной голове.

Он сжимает пальцами переносицу. И сидит. Не двигается.

Она беспокоится:

— Ты в порядке?

— Да. Нет. Я ищу полотенце.

— Так ведь не в этом ящике…

Стах смотрит на развороченное постельное белье. И говорит:

— Логично.

Он пытается вернуть все, как было. Ничего не помещается.

Тим, наверное, уже разделся… Хуже этой мысли только понимание, что никакая больше думаться не хочет.

— Сташа, вы не будете завтракать?

— Нет. Вернее, Тим — нет. А я приду.

— Да, нам бы поговорить…

— О Тиме… — он знает. Он осознает: — Да.

Он задвигает ящик. И уставляется на деревянную поверхность незряче.

— Я хотел предупредить. Но ничего не получалось. Из-за матери. Она не ладит с Тимом. Я мог бы, наверное, позвонить не из дома. Найти способ…

Стах открывает ящик заново — с постельным бельем. Оно ведь тоже нужно. Стах ищет темно-синее. Ему кажется, оно подойдет.

— Сташа, полотенца в последнем…

— Да.

Полотенце он с горем пополам находит тоже. Задвигает ящики. Собирает все с собой, прижимает к себе руками. Идет — автоматически. Но на пороге вспоминает, что, вообще-то, объяснялся перед бабушкой. Оборачивается.