Прогулки по Раю печали - [110]

Стах кивает.

Тим наклоняется вперед, ерошит себе волосы рукой.

— Еще надо документы… и куда-то поступать. Я так это не хочу… Я оттягивал с девятого класса… Думал, будет еще год…

Теперь у Тима два года. Только, кажется, он хочет не в гимназию или школу.

— Ты собрался в техникум?

Тим морщится как от боли — и не собирается. Он не хочет ничего решать. Хочет пялиться на фотографии или в потолок, прижимая их к себе. Стах усмехается.

Тим смешной. Никак не выпустит из рук — «первую любовь» и впечатления.

А Стах сортирует вещи, обкладывая ими Тима со всех сторон. Тим валяется на них тоже. Приходится из-под него вытягивать.

— Что ты разложился?

Тим смотрит молчаливыми глазами снизу вверх — и не отвечает. Еще обнажает зубы и шипит.

Стах усмехается. Это приятная компания. Даже если Тим — просто лежит под боком.

Стах примеряет рубашку из шкафа: она тесная в плечах. Он снимает ее и целится в Тима. Просто чтобы задеть его.

Попадает.

Тим медленно спускает ткань с лица и уставляется на Стаха.

— Многообещающее начало…

Стах прыскает.

— Она мне маленькая в плечах.

Тим трогает рубашку пальцами, принимая оправдание. Потом садится, и она сползает ему на колени. Он откладывает снимки. Медленно стягивает с себя толстовку, заморозив Стаха в пространстве, и примеряет.

Рубашка белая, и Тим все рушит, потому что:

— На черную футболку, — усмехается Стах.

Тим вздыхает. Снимает и откладывает рубашку с очень серьезным вопросом:

— Ты целый день мне предлагаешь раздеться, ты заметил?

Стах смеется — от неловкости. Отводит ненадолго взгляд и цокает. А Тим — взгляда не сводит, перехватывая ткань. Демонстративно стягивает с себя футболку.

— Да, Венера, всем бы так комплексовать…

Тим швыряет ей в Стаха. Тот ловит и удерживает теплую ткань в руках, пока Тим влезает в рубашку, весь выгибаясь, чтобы попасть в рукава. Стах не знает, куда деть себя в пространстве. Но все кончается в одно мгновенье, когда Тим, занявшись пуговицами, затихает сосредоточенный.

Тиму идет в рубашке. Стах увидел однажды — больше не отпускает. Как будто Тим создал ему какой-то фетиш. Одним своим топтанием у шкафа.

Стах садится на кровать. Тянется к Тиму, и тот застывает. Стах поправляет ему воротник, а Тим замерз — и его пронимает дрожь — на горячее касание.

Стах проводит пальцами по белой шее. Тим склоняет голову.

— Не щекоти… Ну Арис… Больше тебе такое не скажу…

Тим зажимается и прячется, пытается застегнуть манжеты. Стах ловит его за руки и снова закатывает ему рукава, как себе. В этот раз — вдумчивей и аккуратней.

У Тима, конечно, тонкие руки, но по-мальчишески угловатые, с проступающими жилками и выпуклыми венами.

Он прав: Стаху ни за что бы не понравилось, если бы Тим был какой-то другой. Спортивный или вроде того. Ему нравится Тимова видимая ломкость, как у тугой задрожавшей струны.

…И его астенические пальцы, когда касаются щеки — холодными влажно-наэлектризованными подушечками.

Стах улыбается, вспоминая Тимово дурацкое «волнующий». Почти всерьез целует в губы. И у него почти не получается — ему смешно. Он ведет вверх по белой руке — коснувшейся. Задевая шершавые полоски — натертых часами царапин.

Тим отстраняется.

— Ну Арис…

— Ты же сказал, что хочешь.

— Ну да… Я просто…

Тим уставляется на Стаха грустно и ласково. Грустно и ласково, как если бы: «Ну ты дурак?»

Стах отстает и отпускает. Думает: не зря сказал?..

Не знает, что делать. Отклоняется назад, опирается на руки — и на вещи. Вспоминает, что вещи… Теряется. Слезает с кровати, складывает без старания. Замирает неприкаянный.

Спрашивает первое, что приходит в голову — о действии:

— Будешь чай?

III

Тим и правда жжется. Почему вдруг Стаху его нельзя? Постоянно было можно, двадцать четыре часа в сутки, Тим прижимался, подставлялся, сам просился, а теперь — нельзя.

Стах таскается по квартире. Нарезает круг по залу. Не понимает, зачем пришел.

— Вы собираетесь ужинать? — спрашивает бабушка. — Я уже накрываю. Или вы опять у себя?

Стах не знает. Вспоминает, что пришел за чаем. Обыскивает кухню, осматривает шкафчики и кухонные тумбы.

— Ба, — спрашивает, — а куда я положил шоколадку?

— Это ту, которую ты в морозилку запихал?

— Что?

Это провал.

Стах не верит до конца… Но на всякий случай проверяет морозилку.

Бабушка говорит:

— Я выложила на стол.

Стах, постояв, смирившись, закрывает холодильник. Подходит, берет шоколадку со стола.

— Удивительно, как ты вообще дошел до магазина, Сташа, да еще и продукты принес какие нужно…

Стах усмехается:

— В основном их складывал Тим.

Бабушка улыбается и вздыхает.

— Сташа? — зовет она. — Что с тобой такое? Не расскажешь?

Стах боится, что понимает, и боится, что поймет она. Он усмехается. Качает головой. Говорит — и в отрицание:

— Ничего.

IV

Уличенный, он идет обратно — с этой шоколадкой. И застывает на пороге.

Тим поднимает глаза. Невозможные свои. Стах готов — и на колени, и с цветами, и ковром под ноги.

Тим еще сидит… на белом скомканном одеяле, на синей простыне. В белом. В черных джинсах. Перестраивает под себя — пространство, перекрашивает под себя — вещи.

Этот кадр Стах сохраняет мысленно, на память.

Тим опускает взгляд и прячется за темными ресницами с вопросом: