Прогулки по берегам Рейна - [12]

И наконец, я слышал, как его с беспристрастностью истории судил Брюн, мой крестный, воин-философ, который шел в бой, держа в руке томик Тацита, и всегда был готов пролить свою кровь за отчизну, независимо от того, какое имя носил человек, зовущий его на это: Людовик XVI или Робеспьер, Баррас или Наполеон.

Все это бурлило в моей юной голове, когда стал распространяться слух, пришедший из Парижа, да еще через официальный орган: через наш город проедет Наполеон.

Однако "Монитёр" пришел 15-го, так что Наполеона следовало ждать в тот же день.

Никто не собирался ни произносить длинных речей, ни возводить триумфальные арки: Наполеон спешил. Наполеон сменил перо на шпагу, от приказов перешел к действиям: Наполеон пронесся как молния, в надежде, что он будет разить как гром.

"Монитёр" не сообщал, в котором часу проедет Наполеон. С раннего утра весь город собрался в конце Парижской улицы; я с группой своих одногодков отправился вперед и расположился на пригорке, откуда дорога просматривалась на целое льё.

Мы стояли там с утра до трех часов пополудни.

В три часа вдали показался курьер. Он быстро приближался и вскоре поравнялся с нами.

— Так что, император едет? — окрикнули мы его.

Он протянул руку к горизонту и произнес:

— Вот он!

И в самом деле, мы заметили там две стремительно мчавшиеся кареты, каждая из которых была запряжена шестеркой лошадей. Кареты на мгновение скрылись из виду в лощине, а затем появились снова в четверти льё от нас. И тогда мы побежали к городу, крича на ходу: "Император! Император!"

Мы примчались, с трудом переводя дыхание и обогнав императора не больше чем на пятьсот шагов. Я подумал, что он не остановится, какой бы огромной ни была ожидавшая его толпа, и помчался на почтовую станцию; добежав до нее, я в полном изнеможении упал на каменную тумбу, но успел вовремя. Тотчас же из-за поворота показались взмыленные лошади, потом украшенные лентами возницы, потом сами кареты, а затем бежавшие за ними люди. Возле почтовой станции кареты остановились.

Я увидел Наполеона!

Он был одет в мундир зеленого цвета, украшенный небольшими эполетами с крупной бахромой, а на груди у него висел офицерский крест Почетного легиона. В окне кареты я мог разглядеть Наполеона только по пояс.

Он сидел, опустив голову, напоминавшую те прекрасные головы римских императоров, какие чеканились на античных монетах; казалось, что на его обращенном вниз и застывшем лице воскового оттенка живыми были только глаза.

Рядом, по левую руку от него, сидел принц Жером, король без королевства, но преданный брат; в ту пору это был красивый молодой человек, на вид лет двадцати шести-тридцати, с правильными и твердыми чертами лица, черной бородой и элегантной прической. Он приветствовал толпу, делая это вместо брата, который сидел, глядя куда-то рассеянным взором, весь погруженный мыслями в будущее, а может быть, и в прошлое.

Напротив императора расположился его адъютант Ле-тор, отважный солдат, уже, казалось вдыхавший запах пороха и сражения и улыбавшийся так, словно ему предстояло прожить еще долгую жизнь.

Все это продолжалось буквально мгновение, а потом вдруг защелкали кнуты, заржали лошади и все исчезло, словно видение.

Три дня спустя, к вечеру, в город прибыли люди, утром выехавшие из Сен-Кантена: по их словам, там была слышна канонада.

Утром 17-го через город проследовал курьер, который нес с собой весть о победе и по пути охотно делился ею со всеми.

Восемнадцатого никаких новостей; 19-го такое же безмолвие и только неясные, непонятно откуда взявшиеся слухи, будто бы император находится в Брюсселе.

Двадцатого в город примчалось трое всадников в разодранной одежде, верхом на взмыленных, изнуренных лошадях; один из них был ранен в голову, другой — в руку;

их тотчас же окружила толпа, состоявшая почти из всего населения города, и заставила пройти во двор мэрии.

Они с трудом говорили по-французски: это были, полагаю, вестфальцы, непонятно каким образом попавшие в нашу армию. В ответ на все расспросы они печально качали головами и, наконец, признались, что в восемь часов покинули поле сражения в Ватерлоо и что в это время битва была уже проиграна.

То был авангард дезертиров.

Им не хотели верить; все говорили, что это прусские шпионы; говорили, что Наполеон не мог потерпеть поражение; говорили, что эта прекрасная армия, которая только что прошла перед нами, не могла быть разбита. Несчастных дезертиров хотели бросить в тюрьму: все настолько вычеркнули из памяти события 1813 и 1814 годов, что помнили лишь предшествующие им пятнадцать лет.

Моя мать прибежала на почтовую станцию; мы провели там весь день. Она не без основания полагала, что именно туда будут поступать новости, какими бы они ни были. Я же тем временем искал на карте название Ватерлоо, но никак не мог его найти; наконец, мы решили, что эти трое просто все выдумали, даже название битвы.

К четырем часам показались новые дезертиры, и они подтвердили слова первых. Эти были французами и потому могли сообщить все подробности, какие от них хотели узнать; они слово в слово повторили то, что говорили первые, однако добавили, что Наполеон и его брат убиты. Им поверили еще меньше: пусть Наполеона можно победить, но уж убить его невозможно.