Прогулка к людям - [4]

Впрочем и он не инженер, а подогретый с непривычки пивом гражданин Воробьев, потерявший на 35 году своей жизни передний зуб.

Сослуживцев нет, подтрунивать не кому, а итти в одну сторону.

— Куда? Так же к вокзалу, мне нужно там в 10 часов повидать одного знакомого.

Какие веселые, смазанные грязной жижей тротуары, и эти встречные, они тоже подогреты вечером, огнями кино и судьбой.

III.

Если лечь на дно лодки и плыть с открытыми глазами, поплывешь прямо в небо, к белым дневным звездам и луне. Если же закроешь их будет то хмель и тоска. Может лодка на месте стоит и журчит у кормы мягкий плеск, а может плывет, пряча на дне человеческий мозг и волю без глаз…

— Спасибо, мой друг, это последни раз на земле, прогулька к здоровым людям. Un peu de musique un peu de Watteau, это страшно конечно…

— Ах доктор, я тоже сегодня в гостях у людей.

— Да, да, я вижу, я знаю.

Над землей, над смехом хмельным, над яркими пятнами чуть колышется дымный гамак. Подхватил в синие нити и качает, качает выше, все выше, трудно слушать, что говорит этот человек, прикрывающий брови.

— Ах, вот что, такие же синие обои в служебном кабинете.

Синева прилипла к зеркалам, перелилась в густой винный воздух и трепыхает, оседая синими хлопьями на пол. Хлопья топчут люди и сбивают их в мягкий развратный ковер.

— Еще вина! — сверкает услужливый поднос.

— Как хорошо, что ви встретиль вашу знакоми, она похожа на одну мою мертви дама. Она такая же добри, красиви, она вас любит. Смелей, смелей, мой инженер. О за вами много дней и ночей и еще блондинок и еще брюнеток, а у меня….. помолчал и прошептал, бросая от лица на стол руку, — эти брови, все боятся; идемте я устал, но я вас доведу.

— Доктор, еще немного, слушайте, русская песня — гусляры…

— Ах да, да, подюмайте, на рабство народ ответил песней, такой плявной, такой глубоки песней. Я знаю, плянета сбережет их, как драгоценность.

Я рад, что у вас было рабство. Уголь падени равен уголь отражени — это закон. Я завидую вашему народу, у вас так просторно, страдания рождают велики действи. Ваша страна счастливи, живучи, не бойтесь ее, это не проказа.

Помолчал улыбаясь, барабаня пальцами и вглядываясь.

— И еще скажите вашей брюнетке, что я болен и что может у ней будет тоже, пусть плячет у зеркаля. А может и ви уже прокаженни? С чем ви войдете в заразник, несчастни молодой человек, у вас нитшего, нитшего нет, я знаю, я вижу. Но идем, пора. Вы верите в бога?

Ах больше не за чем плыть на небо к белым звездам и лунам, пусть закрываются глаза и качает покойная лодка. У кормы мягким плеском бьется ленивый, текучий fox-trot. Это не скрипки, это ключицы поют у людей, которых зовут скрипачами.

— Домой, домой, пора, я усталь!..

Если у плавунца — есть такой водяной жук — оторвать одну лапку, будет он обреченный грести одной и кружит, и кружит мелким кругом и путь его станет малым.

А верит он еще в смелый плав и налет и хищный жучий разгул по водяным мхам.

Но теперь только быстренько кружит на месте, на месте, на месте. Эх ты, никудышный, порченый жук-плавунец!

IV.

Утром сегодня так трудно вставать, первый раз за 7 лет. А Знаменская свободна, можно итти по правой стороне до лавочки с чем-то пестрым, но только почему пестрым, ведь это обувь, мужская и дамская обувь, и пестрого в ней за все 7 лет ничего нет и не было.

И так же плавно кружит приводной ремень и так же топорщатся бумаги.

Подошел скрипучим шагом к столу, глаза скользнули по верхней бумаге.

"Проезжая мимо сигнальных будок, оный машинист Григорьев обругал их, в том числе и меня, понося материнскими словами и выше".

— Ах, какая тяжелая голова!

Между строк подмигнули безбровые дуги с бугровато-бурыми пятнами.

"Un peu de musique un peu de Watteau!

Пострельки, Пострельки, какая тоска…"

Стучит вагон, трепыхает звенящим телом белая плевательница. Вагонная топка сушит мысли и волю. По стеклу с крупными каплями ползет серое оплывшее небо и вялый лес.

Когда поезд останавливается, осень мягко слетает на вагонную крышу и быстро, быстро долбит клювом по железу — говорят это дождь.

— Да, нужно работать, работать и все срочно, пачки депеш, вот:

"Сегодня выбросился из вагона и раздавлен на смерть больной проказой доктор Деспиладо. Больной достал вагонный ключ и им открыл выходную дверь".

— Фу, какая у вас жара!

Тон у Тамары Петровны другой, и в этом что-то обидное и приятное вместе.

Подошла с ведомостью еще ближе, чем вчера.

И сказал тихо Андрей Прокофьевич, чертя карандашом по оленю.

— А знаете, этот доктор прокаженный приказал нам долго жить.

Последнее слово, проскочив через пустой промежуток в зубах, вышло беспомощным и смешным.

Совсем от себя. Послесловие автора.

Я написал здесь правду, белую правду, и этот документ выдуман не мною, оттого здесь и ненужная мне Куба и Чайкина и многое другое.

Идите, вымойте руки, — эти страницы быстро перелистали проказа, и горе, и робость, а теперь вот и вы, здоровые люди счастливой страны.