Проект Повелитель - [38]

– Нам гостей надо ждать от Джокера и к их приходу гостинцев приготовить.

– Спи спокойно, Толстый, уже всё заряжено, – успокоил Косой.

– Когда это?

– Шустрый наш Сережка постарался.

– Ага.

Я собрался было отправиться по нужде, как меня остановил Федор:

– А кто это тебе куртку на спине так красиво располосовал?

– А? Я и забыл. Попросил Призрака ночи подсадить на крышу, вот он меня лапой и зацепил.

– Да ну? Правда, что ли? И как он выглядит?

– Как выглядит, не знаю, на то он и призрак, но упаси Боже вам с ним встречаться.

– Максим, твои раны надо срочно осмотреть и обработать, – встревожился Хаймович.

– Да дайте мне во двор сбегать, потом и поговорим, – не выдержал я.

– Давай, – согласился Миша, – у нас и без тебя есть кому под себя ходить.

– Как пацана-то назвать решили? – спросил я, переминаясь с ноги на ногу.

– Максим, – ответил Федя и почему-то засмущался.

– Хорошее имя, – ехидно вставил Ангел.

Но я уже бежал к дверям, поэтому подзатыльник ему отвесить не мог.

* * *

– А раны нагноились, однако, – заметил Хаймович, разглядывая мою спину. – Сережа!

– Что?

– Сбегай, подорожника принеси.

Шустрый сорвался с места. Ей-богу, он кличку свою отрабатывает!

– Я, конечно, не спец, – почмокал языком старик, – можно сказать, совсем не спец, но по характеру ран и глубине проникновения могу сказать следующее. Когти весьма острые, тонкие и загнутые. Похожи на кошачьи. Но такого размера кошки я сроду не видел ни до войны, ни после. Хотя, конечно, мутанты встречались…

– Дед, – спросил прибежавший Шустрый, протягивая листья подорожника, – а кто с кем воевал тогда?

Хаймович нахмурился.

– Люди воевали против себя, против своих родных и близких, против своего дома, против самой жизни на Земле.

– Они что?.. – покрутил пальцем у виска Сережка.

– Вот и я так думаю, – кивнул Хаймович.

– Ты знаешь, Хаймович, ты, наверное, прав насчет кошки. Он, когда меня подцепил, потом лапу облизал и вроде как умылся. Я еще заприметил, вроде как движение знакомое.

– Ну, допустим, кошка. Но, что смущает меня, Максим, это отсутствие следов. Такое существо весит немало. Торков давно кто-то крошит на винегрет. А следов нет…

– Понимаешь, – я замялся, подбирая слова. – Он вроде как не живой… Он не ходит, а словно скользит по воздуху, причем моментально. Только его не было – и вот он уже здесь, даже воздух не колыхнется.

– Хорошее дело, – присвистнул Миша, – с такими когтями покойнички летают.

– Он не летает. Он просто есть или нет. Не знаю, как объяснить.

Хаймович кашлянул.

– Я, кажется, догадываюсь как. В прошлом веке был такой термин – телепортация. Мгновенное перемещение в пространстве.

– И еще… – решился выдать я. – Он не материальный, он вроде как туман, осязаемой становится та часть тела, которая ему нужна, лапа например.

– Интересно, – задумчиво сказал Миша, – а когда по нужде ходит, он какую часть тела материализует?

– Да не ходит он по нужде, – психанул я, чувствуя, что моим словам не верят. – Он не ест никого, он охотится из инстинкта, из чистого удовольствия.

– Точно, кот, – кивнул Косой. – Молодой кот, который мышей ловить учится.

– В твоих словах, Федор, есть здравый смысл, – серьезно проговорил Хаймович, подняв указательный палец кверху. На языке жестов Хаймовича это означало высшее одобрение.

– Относительно вида хищника мы определились, но природа данного существа весьма загадочна. И разгадку, думаю, можно найти в известном нам месте. Хотя, может быть, я ошибаюсь.

Хаймович теребил мочку уха.

* * *

…Одно из свойств биотиков, как оказалось, это не только изменение и трансформация организма, но, при достаточной продолжительности жизни объекта, создание его энергетической копии. Энергетическая копия, образно выражаясь, наделена собственной волей и может отходить от носителя и существовать самостоятельно некоторый период времени, но не более полусуток.

* * *

Они шли, освещая себе путь факелами. Толкая перед собой самодельные тележки с хворостом и старой рухлядью. Несли автомобильные покрышки, куски толи, смолы. Две большие облезлые канистры хлюпали при ходьбе. Солярка, не иначе. Где-то неподалеку выли собаки, перекликаясь разными голосами. Факелы коптили и шипели от мелких капель моросящего дождя. И лица блестели от капель в свете факелов, и тени блуждали на лицах, придавая им зловещее выражение. Они шли убивать. Нас убивать.

Вот брошены первые связки хвороста под гостевое окно. Из канистр выливается содержимое, следом летят факелы, смола, автомобильные покрышки. Мы просыпаемся от вонючего, удушливого дыма. Хватаем автоматы и палим, ничего не видя и не соображая, прямо в пламя костра. Хаймович кричит, что надо уходить. Я поднимаюсь по лестнице, распахиваю дверь и получаю заряд дроби в грудь. Бах! Бах! Бах! Пять выстрелов сливаются в один. Пятеро стрелков сидят перед дверью с ружьями и встречают меня залпом из пяти стволов. Грудь обжигает нестерпимая боль, и я падаю, раздирая руками кровавые лохмотья на груди. Свет меркнет в моих глазах. И, погружаясь во тьму, я успеваю удивиться тому, что я умер. «Стоп!» – говорю я сам себе. Этого нельзя допустить! И я просыпаюсь в холодном поту и бужу всех.