«Я был стрелою красною, стрелой, разящею врага». Поэты пяти веков.
Он проснулся на рассвете, когда неверный серый сумрак проник в юрту через шанырак, и обрисовал большой казан посреди юрты. Кизяк под котлом уже гореть перестал, и чадил. Терпкий запах дымящего кизяка распространялся по юрте, примешиваясь к другим ароматам. В юрте пахло бараньими шкурами и жиром, пыльным войлоком стен, кислым запахом забродившего кумыса, человеческим потом, и ароматом вчерашнего ужина. В котле сварили кулана. Кулан был старый, Батпак подбил отставшего от стада старого и хромого самца. И варить его пришлось долго, но он так и не сварился. Поев вечером жесткого мяса, вытаскивать кулана не стали, и большая часть мяса осталась томиться в горячем котле до утра. Светало. За стенами юрты бродила лошадь Батпака, периодически по привычке всхрапывая и отмахиваясь от мошки густым хвостом. В юрте помимо семьи ночевал гость. Гость спал чутко и слышал, как хвост шуршит по крупу, как среди ночи поднимался и выходил из юрты Батпак. Как просыпался и плакал маленький ребенок, но мать дала ему грудь, и малютка, аппетитно зачмокав, тут, же уснул. Стоило ему уснуть, как захрапел Батпак. Полусырое мясо, доверху наполнившее желудок, мешало ему спать. Только вот гостю не спалось. Он вроде и смежил веки, и подбил под голову свернутую рулоном баранью шкуру, и усталость долгого дня давала о себе знать так, что ноги гудели. Но предчувствие грядущих перемен бередили разум, и бестолковые никчемные мысли выстроились в бесконечную очередь и возникали одна за другой. Какая-то часть сознания ночью все-таки отключилась, но другая продолжала решать насущные проблемы, и прислушивалась к звукам за стенами юрты. Поэтому, когда земля чуть, заметно дрогнула от топота копыт. Он открыл глаза, и рука привычно легла на роговую рукоятку пышака у пояса. Уши уловили, что всадник один. Тревожится пока не о чем. Всадник спешился, и, откинув полог юрты, черным силуэтом возник в проходе.
- Мир вашему дому, - коротко кивнул вошедший.
- И твоему мир, - равнодушно отозвался Батпак поднимаясь. А ведь он, кажется, спал секунду назад, но его, как и гостя, видимо разбудил топот копыт у юрты.
- Луноликий Байрам желает видеть газарчи, - произнес вошедший, обращаясь к Батпаку.
- Но Газарчи не желает видеть луноликого Байрама, - отозвался гость, к которому никто не обращался, но которого, судя по всему, и звали газарчи. Газарчи именем собственным не являлось, а всего лишь означало следопыт. Но так случилось, что у лежащего в юрте Батпака, гостя, собственного имени не было. Он не принадлежал ни к этому роду, не входил в этот улус, поскольку был пришлым, случайно принятым, «потерянным в степи». Как называют людей непомнящих своего родства, не знающих своих предков до седьмого колена. Что было несмываемым позором для любого хунну, но такое случалось с людьми, побывавшими в проклятых землях. К таким вот «потерянным в степи» отношение было презрительное, их и за людей то не считали, но следопытские таланты безымянного газарчи были полезны и его взяли с собой. Как берут чужого, отбившегося от стада барана или быка. Но в отличие, от барана, которого бы просто съели, следопыт был полезен по-другому. Он безошибочно указывал, в какой стороне есть вода, чтобы напоить скот, по следам на земле мог сказать, когда прошла сайга, будет ли завтра дождь, и многое, многое другое, что так полезно знать в кочевой жизни.
Собственного имени следопыту так и не дали, а звали просто Газарчи. Женится, он не мог, поскольку ни один здравомыслящий не отдаст свою дочь безродному следопыту, даже иметь своего коня и юрту «потерянный в степи не мог». Достаточно было и того, что его кормили, разрешали спать в хозяйской юрте, давали носить обноски со своего плеча. Словом относились как собаке, только вот собак в ауле не было. Из всех известных зверей собачьего роду-племени, в ауле Батпака знали только волков, а волков они не жаловали.
- Забирай, - без раздумий отозвался Батпак. Ни хозяин юрты, ни приехавший от Байрама гонец, реплики Газарчи казалось, не услышали. – И мое почтение уважаемому Байраму. Пусть стада его будут тучны, а охота славной!
- Передам, - кивнул гонец и вышел.
Батпак жестом остановил собиравшегося выйти следом следопыта и, сунув руку в казан, вытащил берцовую кость, обильно обросшую мясом, и молча, протянул Газарчи. Тот её принял. Так положено. Гость, какой бы ни был, никогда не должен покидать дом хозяина без подарка – саркыт, гостинец на дорогу, чтобы было чем подкрепиться в пути.
Выйдя из юрты, следопыт глубоко вдохнул свежий воздух степи. После удушливого и спертого воздуха юрты, он казался просто благоуханием. Остро пахло свежей полынью смоченной утренней росой, пахло душицей и отошедшей за ночь от палящего солнца травой. Пахло речкой, протекающей неподалеку от стойбища, пахло свежим конским навозом, который органично вплетался в симфонии запаха степи. Пахло свободой и бескрайней степью от горизонта до горизонта. Конечно, можно было бросить все и всех, и, взяв коня, умчаться, куда глаза глядят. Ищи ветра в поле. Но следопыт совершенно не мог представить что ему делать с этой свободой? Как распорядится? Он смутно помнил, что у него была цель, и цель его находилась где-то здесь, среди степного народа. И надеялся, что вспомнив, кто он и какая у него цель, он обретет смысл своего существования. А пока оставалось ждать, и молится, чтобы память вернулась.
