Проект Повелитель - [39]

– Подъем, Хаймович! Косой! Ангел! Подъем! Нас убивать идут!

Подняв людей, рассказав им свои видения, срочно ищу вместе с ними план действий. Хаймович – просто кладезь знаний! Ночь на дворе – хоть глаз выколи. Стреляй хоть застреляйся. Если они факелы потушат, то палить по ним совершенно бесполезно и бессмысленно. И Хаймович предлагает единственно верное решение: самим развести костры, чуть поодаль от дома, чтобы увидеть подходящих гостей.

Так мы и сделали. Один костер запылал чуть поодаль от гостевого окна, чтоб и дым в дом не валил, и видать было. А другой костер развели с обратной стороны дома, у входа. Подходы решили прикрывать сверху, с третьего этажа. Косой с Ангелом следили за входом, а я с Шустрым за гостевым окном. Женщин Хаймович увел в подвал и пристроил в кузне. Мы и деда хотели закрыть в подвале от греха подальше. Но он заявил, что, как Кутузов, сам должен присутствовать при нашем Бородине.

Накидав хлама в костры, притаились, ждем. Косой озирается и нервничает. Костры вот-вот прогорят, а гостей все нет, тогда вся затея насмарку. Стрелять он толком не может. Ствол упер в подоконник. Левая рука на перевязи, которую дед снимать запретил. Надежда только на Мишку и деда. А с другой стороны я с Сережкой. Надежда только на меня, Сережка заряжать бы успевал.

Но они все-таки пришли. Подошли в недоумении к кострам, вглядываясь в темноту. Тут мы им и дали! Мне показалось, что я первой же очередью пятерых свалил. А может, они со страха попадали? За моей спиной ребята тоже дали жару. Патронов у нас немерено. Если б каждый в цель попадал, банду Джокера раз пять уделать могли бы. Противник попрятался, беспорядочно отстреливаясь. Костры затухли. Они рванули вперед в надежде, что невидимы. Но в серой мгле рассвета темные силуэты все же просматривались, и атака захлебнулась.

Прошел день. Бесконечно тягостный и долгий. Заунывно жужжали мухи. Их битком набилось в дом. Они, так же как и мы, тянулись к теплу. Костры разжечь нам не дали. Сережка несколько раз пытался проползти и протащить дровишек, и каждый раз фонтанчик пуль прижимал его к земле. Сердце билось в тревоге, и приходили мысли, что это наш последний день. И оттого казалось обидно, что он такой же, как все предыдущие, мутный, сырой и холодный, и обидно его было проводить не за сковородкой с мясом, не у теплой печки, не в постели с Розой. А сидя у окна, подпирая стену и до боли в глазах всматриваясь в противоположный дом и деревья, за которыми притаились твои враги. И опостылел тебе уже этот дом, и эти деревья с корявыми обожженными ветками. И эти люди, залегшие за стволами деревьев и точно так же проклинающие тебя. Они не давали жизни мне, а я им. Мы лениво перестреливались. Патронов оказалось не так уж и много, как я думал ночью. Однако я не давал подползти им, они не давали уснуть мне.

Я с тревогой думал о наступающей ночи. Темнота скроет их. О том, чтобы развести костры, не могло быть и речи.

А поддерживать их всю ночь мы вообще не сможем. Думали о том, чтобы прорваться с боем. Но это отпадало. У Мишки – нога, у Федора – рука и жена с ребенком. Нам не уйти. От сознания этого становилось мерзко и пакостно на душе, и хотелось завыть, поднимая глаза к небу, как та бездомная собака, жалуясь на свою судьбу. А еще мне хотелось выпрыгнуть из окна и пойти на врага, поливая из автомата от пуза. И хрен с ним, что меня пристрелят, главное, я прихвачу с собой, если повезет, еще дюжину врагов.

И настала ночь, и они поперли. И началась беспорядочная перестрелка. Мы спустились к дедовским дверям и прикрывали уже только их. В гостевое окно влетел факел, и в доме заполыхало. Это было неважно. Женщины были далеко в подвале, и пожар в хате их не коснется. Главное было – не пустить врагов в дом, чтобы в углу у печки, под ковриком, они не нашли вход в подвал…

Мы стреляли и довольно удачно отстреливались, как вдруг я неожиданно получил пулю. Я упал и на какое-то время отключился. Пришел в себя от боли. Смоляная капля обожгла лицо. Было тихо. Пронзительно тихо. Никто не стрелял. Трещал факел, и незнакомое лицо с надменным и брезгливым выражением склонилось надо мной.

– Это и есть Толстый? – спросило оно у кого-то.

– Да, Джокер, это он.

Лицо потеряло ко мне интерес и пропало размытым пятном. Что-то со зрением, подумал я. Да и ноги почему-то не шевелились. Тут кто-то заботливый ткнул в меня ножом, и я умер.

Темнота. «Ну вот, опять?» – подумал я с тоской. Надоело мне умирать, однако.

Я проснулся, тиская под головой дедовский бушлат. Волосы слиплись от пота.

В голове лихорадочно забилась мысль: что делать? Будить всех, жечь костры? Вторую ночь мы всё равно не переживем, это уже проверено. Кем проверено и как? Да мной проверено! Я только что во сне эти варианты прокрутил. Хана по-любому выходит.

Поднялся до бака с водой и, зачерпнув ковшиком, стал глотать холодную и безвкусную дождевую воду. Закряхтел Хаймович:

– Ты чего, Максим?

– Поговорить надо, Хаймович, и срочно.

– Чего случилось?

Тут я ему вкратце и обрисовал ситуацию. Хаймович с интересом выслушал, что-то кумекая про себя, теребя нос и потирая лоб. Идея с кострами ему сразу понравилась. Но, дослушав, чем всё это закончится, он насупился и потрогал мой лоб. Ладошка его оказалась сухой и холодной, а лоб у меня липкий и горячий.