Продолжим наши игры+Кандибобер - [30]

— Мне иногда кажется, что я значу для тебя не больше, чем… чем вот этот коробок, — Зина поддает ногой спичечную коробку с изображением атомного ледокола, бороздящего просторы северных морей.

— Зина, ну не для того же была вся сегодняшняя нервотрепка, чтобы мы в конце концов поссорились. Слышишь? Хочешь, я приду к тебе сегодня домой? Попозже, где-то часов в одиннадцать. Ваши дома?

— Нет.

— В самом деле?

— А тебя в самом деле это радует? — спрашивает.

— Зи-и-и-на, — тяну я укоризненно.

— Наши уехали на три дня. Ты правда приедешь?

— Часов в одиннадцать. Ну, в половине двенадцатого. И мы обо всем поговорим, хорошо? Я пойду, Зина, я боюсь, что мы опять поссоримся.

— Счастливо! — говорит. — А куда ты сейчас-то?

— Сам не знаю. Поброжу по проспекту. Может, вина выпью где-нибудь… Сам не знаю.

Вскинув голову, Зина гордо топает вдоль набережной. Ее сумочка небрежно покачивается в такт шагам. Ах-ах! Победительница! Как здорово прибрала меня к рукам! Постепенно отхожу. Шевелю пальцами в карманах, морщу нос, растягиваю губы. Мне надо убедиться, что я могу еще сегодня улыбаться, разговаривать, общаться с людьми.

Раньше я не назначал свиданий, и это меня угнетало. Пытался уверить себя в том, что это далеко не главное, что не по этому определяется истинная ценность человека, но ничего не помогало. О моих чувствах никто не догадывался, потому что с девушками я все-таки встречался, но… когда это становилось неизбежностью. Встречи и все, что за ними следовало, становились сами собой. То вместе учились, то жили в одном общежитии, то вместе работали.

Жизнь шла без свиданий.

Неожиданно в толпе я замечаю прячущуюся фигуру Тов. Вороха. Почувствовав, что я увидел его, мой двойник приближается.

«Ты чего здесь?» — спрашиваю.

«А кому же здесь быть? В. Т.? Этому сытому проходимцу? Он недоволен тобой. Не время, — говорит. — Да и ни к чему. Ничего, мол, дельного из этого не выйдет. Лучше бы, мол, Нагаева подстерег, поговорил бы, засвидетельствовал почтение, напомнил бы о себе».

«Мне лучше знать, что следует делать», — говорю.

«Конечно, конечно! Ты не слушай его. Он же… У него свой подход ко всему», — Тов. Ворох заторопился, затараторил, словно боялся, что я перебью его и не стану слушать.

«А может, я и в самом деле зря все это затеял, — говорю. — Вряд ли она придет».

«Придет она! — чуть не кричит Тов. Ворох, будто я сказал что-то обидное для него самого. — Ты не знаешь, какая это девушка. Может, она опоздает, но ты должен понять — девушки всегда опаздывают».

«Уже семь, — говорю. — Откровенно говоря, я боюсь. Просто боюсь. Понимаешь? Даже не боюсь — страшусь! Послушай, Тов. Ворох, ведь ты мое будущее, верно?»

«Да… да, но при определенных условиях. После всего, что сегодня было… ты понимаешь, о чем я говорю… у тебя осталось мало шансов стать мной когда-нибудь. Теперь все зависит от того, каким ты будешь с Машей… А вот и она! Идет! Пришла!» И он исчез. То ли бросился в толпу, то ли просто испарился. А может, его и не было?

Маша идет в белом платье с голубой отделкой. У нее вызывающее и немного испуганное лицо. Светлая прядь волос падает на плечо, и Маша выглядывает из-за нее, как из-за двери. В левой руке держит ромашку. Маленькая и довольно потрепанная ромашка с искусанным стеблем.

А все-таки пришла. Пришла! И опять нужно решать: как быть? Конечно, я должен подойти, это ясно. А потом? Отдаться на волю волн? Авось куда-нибудь выбросят…

Вот она быстро проходит мимо колоннады входа, возвращается.

Не могу себе представить, что подойду к ней. Это страшней, чем к директору. Да, она была из того племени людей, которые носились над водой сегодня вечером. Она из пришельцев. Полчаса назад на нее летели красные закатные брызги воды, ее волосы касались волн, а ветер сушил и трепал их. А она смеялась ветру в лицо, и тому это нравилось, как нравится красивым мужчинам, когда над ними шутят красивые женщины. Потом, накинув легкое платье, спрыгнула с яхты на берег, надела туфли и, проваливаясь каблучками в песок, вышла на асфальт. Обернулась, крикнула что-то оставшимся на яхте, помахала им рукой и пошла к парку.

И вот мы здесь.

Маша уже несколько раз взглянула на меня, но каждый раз равнодушно отворачивалась. Вот она смотрит по сторонам из-за своей пряди светлых волос и… перекладывает ромашку в правую руку. И сразу в глазах у нее, в походке, в повороте головы появляется вызов: ну что ж ты, безвестный влюбленный? Подходи! Я жду. Ну? Хоть посмотрю на тебя, наглеца!

А я-то, я самоуверенно считал, что все волнения, связанные с женщинами, для меня давно кончились, пора открытий и ожиданий прошла, и я знаю все, что можно знать, и испытал все, что можно испытать, что меня уже не ждет ничего…

И я решаюсь:

— Здравствуйте, Маша…

— Это… Это вы? Это вы звонили мне?

— Да, — говорю.

Она облегченно улыбается:

— Ну и потрепали же вы мне нервы! Никогда так не волновалась. А чего спрашивается… Чертовщина какая-то.

— Думаете, мне было легче?

Она внимательно смотрит на меня и улыбается, словно убедившись, что мне тоже досталось.

— Представляю, — говорит. И тут же, протянув руку: — Маша.

Где-то на другой стороне озера играет духовой оркестр, над кинотеатром, рестораном, танцплощадкой вразнобой вспыхивают неоновые буквы. В скверике несколько ребят, уютно расположившись прямо на траве, пьют пиво. Цыганка лет девяти, в широченном цветном платье, несколько поблекшем от времени и грязи, отважно предсказывает будущее оробевшей парочке. Вокруг уже стоит толпа, и, к общему оживлению, цыганка толкует что-то о дальней дороге, казенном доме, несчастной любви, бубновом короле, от которого не сегодня завтра надо ждать удара ножом в спину… Но как только парень неосторожно вручает ей рубль, цыганка умолкает на полуслове и уходит размашистой походкой, оставив растерянную парочку на произвол бубнового короля.