Продолжим наши игры+Кандибобер - [31]

— Вы не дуетесь на меня, Маша?

— За что? — спрашивает.

— Ну, за всю эту историю…

— Я же сама пришла. И знаете — отложила настоящее свидание. Смешно — правда?

— А это не настоящее? — спрашиваю. И, испугавшись, что она ответит «конечно!», говорю: — Маша, я чувствую, что мне нужно говорить, рассказывать что-то интересное… Нельзя же вот так идти и молчать… Для молчания мы слишком мало знакомы. А вот что сказать — понятия не имею. Глупо, да?

— Нет, ничего. Терпимо.

— Ну, спасибо. Знаете, тыщу раз собирался звонить вам, но все откладывал… До последнего момента… Когда уже не смог не позвонить.

— Неприятность какая-нибудь?

— Да. Неприятность, — говорю, ловя себя на искренности. Но странно, нет чувства опасности, которое всегда охватывает меня, когда я с кем-то откровенен. — Неприятность, — повторяю я. — Катастрофа. Смерть.

— Смерть? — останавливается Маша. — Чья?

— Моя, Маша.

— Ваша? Вы умерли?

— Умер.

— Давно? — она смеется.

— Часа два назад, — отвечаю серьезно, во всяком случае, настроения шутить явно нет.

— Но ведь вы… сейчас-то вы живы?

— Это не я. Вы видите перед собой совсем другого человека. Совсем другого. Меня еще никто не знает. Вот вы первая.

— А вам не жаль себя… Ну, того, который умер два часа назад?

— Немного. Неплохой был человек. Рохля, но в общем неплохой. В том своем обличье я не решился бы позвонить вам, вот так разговаривать с вами. Я давно знаю номер вашего телефона.

— Откуда?

— Вы часто пользуетесь автоматом возле того места, где и я бываю. Иногда довольно разговорчивы…

— Так вы подслушивали?!

— Что вы, Маша… Тот человек ни за что бы не позволил себе такого.

— А он не воскреснет?

— Вряд ли… Много зависит от людей, на глазах у которых он сегодня умер. Понимаете? Вряд ли они позволят воскреснуть… И, наверно, будут правы. Бог с ним, Маша, вы его не знали, не жалейте… Ведь он не позвонил вам, верно? А я позвонил. Не думайте о нем. Возможно, он был хорошим человеком, но об этом мало кто догадывался, а он сам не решался дать людям знать, каков он. На всякий случай. Опасался. Мир праху его.

Мы смеемся, и смех сближает нас. Становится чертовски хорошо. Хочется говорить простые слова, восхищаться этой девушкой, заранее зная, что она ничего не сделает для продвижения моего дурацкого набора. Я впитываю в себя что-то чистое и бескорыстное, исходящее от нее, не задумываясь и не опасаясь, говорю все, что приходит в голову, и наслаждаюсь чувством безопасности.

— Что это у вас, уж не подарок ли? — спрашивает Маша, показывая на сверток бумаги в моей руке.

— Это? Нет, это, к сожалению, не подарок. Я даже не надеялся, что вы придете… Это так… ерунда. Макулатура… Бумага…

Это был финансовый отчет нашей фабрики, который Бабич взял у буха, чтобы лучше подготовиться к месткому. Уходя, я взял его у Бабича из стола. Свернутый в трубочку и обернутый безобидной газетой отчет не мешал, и я только сейчас вспомнил о нем.

В парке стемнело, издалека стали видны громадные светящиеся окна кафе. Круглые мраморные столики матово светились в пустом полутемном зале. Сверкающий никелем и медью агрегат по производству «горячего и душистого кофе» бездействовал. Агрегат заменял помятый эмалированный чайник. Мутно-холодный кофе мы пить не стали, но в парк я выхожу с облегчением: финансовый отчет остался на винном автомате. Завтра его найдет уборщица, передаст заведующему, тот, прочтя фирменные надписи, позвонит нашему директору. «Фабрика? Здравствуйте! Это звонят из кафе… Я вот по какому поводу… Вчера один из посетителей забыл ваши документы. Да, да. В целости и сохранности. Знаете, всякое бывает… Выпил человек. Нет, скандалов не было. Все было на уровне. Да, да, присылайте. Пусть обращается прямо ко мне. До свидания».

— Маша, если бы вы знали, как дребезжали мои коленки, когда вы появились с ромашкой в руке! Мне показалось, что все прохожие уставились на меня. Чуть было не свалился в обморок. Во даю, а?

Она засмеялась и взяла меня под руку.

— Маша, а за нами никто не наблюдает?

— А кто может за нами наблюдать?

— Ну… ваши подруги… Тот товарищ, с которым было отменено свидание…

— О боже, какой вы подозрительный! Да вы плохо обо мне думаете.

— Маша, ну извините, ладно? Уж очень все это необычно!

— Ладно уж, живите! Так и быть… Знаете, Вася, на сегодняшний вечер нам все равно тем для разговоров не хватит, и мы можем поссориться, так и не познакомившись. Идемте лучше в кино, а?

Фильм и пустоват и глуповат, но это не имеет ровно никакого значения. Каждый его кадр, каждая сцена, каждая очередная выходка героев освящены близостью Маши. И это придает фильму такое звучание, на которое и рассчитывать не могли его создатели. Иногда Маша, захваченная действием, поворачивается ко мне, невольно берет меня за руку, что-то говорит, смеется. Не понимаю ни слова, но со всем соглашаюсь. Какое-то незнакомое, но приятное чувство подчинения. Охотно киваю, смеюсь вместе с ней или горестно цокаю языком, совершенно не задумываясь над смыслом слов и видя только ее глаза, улыбку, поворот головы. Во! Понял! У нее быстрая улыбка, улыбка с мыслью. Не ленивая, неподвижная или послушная, как у Зины, нет — шалая улыбка!