Продолжение следует - [9]
Я: Гуслиана! где девалось твое хваленое чувство подлинности? где девалось твое хваленое чутье? Гуслиа-а-ана! очнись.
28. Анкор, еще, анкор!
Меня будто кто под бок толкает: не ходи за него, не ходи. Держись за кусты, пусть крутит байдарку, лишь бы не снесло. Там подводный камень, пропорешься. А струя тянет, тащит – того гляди кильнёшься. И так и эдак пропадать. Нет, вы не подумайте – я счастлива. Лишь бы пришел, лишь бы обнял. Подпишу не то что брачный контракт – всё что угодно подпишу: троцкистка, враг народа. Не едет, десять дней не был. А Евгения на проспекте Мира не живет. На Бабушкинской. Я такие вещи по телефонной книге определяю довольно точно. Небось Георгинову квартиру сдает, а живет у нового мужа. Электричка прошла. С крысами проделывали такой эксперимент: она нажимает на педаль, и в ее крысином мозгу возбуждается центр удовольствия. Они от этой педали вообще не отходили. Подыхали возле нее. Так бы и я, если б Максим меня не осаживал. Приехал! лечу навстречу, прошибая лбом невидимую стену.
Я: Гуслиана! ты что – кролик? он что – удав? куда ты лезешь?
29. Говорит Георгий, живой, но не здоровый
Я уехал без приглашенья к Андрею в Канаду – на птичьих туристических правах. Примет-не примет. После смерти Тани в Москве у меня не осталось обязанностей. Не привязанностей – привязанности остались. Отпустил (не хочется говорить выгнал) семью, что годами жила бесплатно в квартире на проспекте Мира – смотрели за Таней – и такую же семью с теми же обязанностями убрал с дачи под Звенигородом. Пусть теперь Андрей распорядится. По причине Таниной недееспособности вся эта недвижимость плюс мамина хрущевка и мамин разрушающийся домик на станции Купавна – висела на мне.
Я: Георгий, об этой развалюхе ты прежде не упоминал.
Не перебивайте, пожалуйста. Не упоминал, потому что не ездил. Там сохранилась нетронутой старая русская печь с плитой и духовкой. Там колодец на соседней улице. Там лес рядом – дрова разве что сами из лесу не ходят. Там топор и четыре пилы. Там санки и зэковская тачка. Там на чердаке самодельные бидоны с керосином и лампа с черным от копоти стеклом. И дотуда всего тридцать километров. Мне часто снилось, что началась война или революция – скорей второе. Прочно погас свет, отключили отопленье, и газа нет. (Не оставляй открытым вентиль, Гуслиана. Слышишь – шипит выходящий воздух. Вот такое положенье должно быть, горизонтальное. Думай головой.) Сажаю ее, Надю, на багажник велосипеда. Никаких вещей, там всё есть. Лишь бы не остановили. Тяжело кручу педали посреди редкого потока машин, в которых еще остался бензин.
Так вот, в газовой камере смога Таня угасала на глазах. Еле-еле исхитрился поймать момент просветленья, уломал нотариуса, и то лишь потому, что действовал не в свою пользу. Успел оформить бумаги на нее как на собственницу – большой квартиры и большой дачи. Надеюсь, Андрей согласится взять из рук матери то, что не взял бы из моих. Когда он уезжал, мы расстались врагами. Дальше: я дал своему единственному абсолютно честному другу Петру Семьянинову генеральную доверенность с правом дарения на то, что у меня осталось. Сделал письменное распоряженье: подарить Гуслиане Рудольфовне Карнауховой. Та где-то шлялась по своему обыкновенью, пока умирала Таня, о которой она слыхом не слыхала. Я положил на стол записку: «Надюша, велю тебе жить спокойно и радоваться. Дарственную на всё мое недвижимое имущество тебе скоро передадут. А движимое ты и так возьмешь.» Бросил рядом ключи от хрущевки, какие нашел – Надька, похоже, носит с собой две связки. Там на одной связке и от звениородской дачи ключи, если не посеяла. Растяпа, бестолочь. Вышел, захлопнул за собой дверь с английским замком. Совсем ушел. Со всем ушел.
Звать Андрея на похороны не посмел. Наша большая беда разразилась намного позже его отъезда, когда Евгения «по дружбе» показала Тане мои письма. Таниных сил хватило только на официальный развод. Делить недвижимость она отказалась: Евгения подучила проявить гордость. Всё по-прежнему висело на мне, Таня оставалась лишь прописанной. Получив свидетельство о разводе, уселась рисовать цветы на полу. Больше в здравом уме я ее не видел. Ходили частные врачи – безрезультатно. Я возил безумную Офелию на дачу и с дачи. Андрей мне не звонил и моих звонков не принимал. Когда месяц назад он сухо подал мне руку на другом краю земли - камень с души свалился. Я долго приходил в себя, наконец позвонил Гуслиане. Она в своем репертуаре. Ладно, разберется. Сообразит. Сейчас я однолюб. «Подруги» Таня и Евгения для меня умерли в один день. Свободен. Имею полное право помереть. Чем и займусь.
30. Это свадьба, свадьба, свадьба
Мы расписались в ноябре месяце, накануне моего дня рожденья. Я родилась в самый беспросветный месяц и оттого так сурова. Свадебный ноябрь стоит сухой и светлый, как июньская белая ночь на севере. Красивая свекровь, на время сошедшая с портрета, сразу после бракосочетанья поехала к себе на проспект Мира.
Я: На Бабушкинскую.
НАДЯ (будто бы зомбированная, тоном подтвержденья, а не возраженья): Да, на проспект Мира. Мы с Максимом и двумя его товарищами немного посидели за столиком в ресторане. Потом друзья откланялись. Максим усадил меня в шевроле. Он отлично водит. Машина принадлежит Евгении, а не отчиму.
В 2008 году вышла книга Натальи Арбузовой «Город с названьем Ковров-Самолетов». Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
«Лесков писал как есть, я же всегда привру. В семье мне всегда дают сорок процентов веры. Присочиняю более половины. Оттого и речь завожу издалека. Не взыщите», - доверительно сообщает нам автор этой книги. И мы наблюдаем, как перед нами разворачиваются «присочиненные» истории из жизни обычных людей. И уводят - в сказку? В фантасмагорию? Ответ такой: «Притихли березовые перелески, стоят, не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.».
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.