Продолжение любви - [58]

Ее глаза стали еще ярче, губы налились вишневым соком, а как кстати оказалось красное платье, позволявшее во всю ширину юбки заявить о противоречивых чувствах, переполнивших ее естество, о любви и ненависти, покорности и протесте! Горящий подол то открывал длинные, быстрые ноги, то, брошенный, скользил вниз…

Люсия прекрасно чувствовала музыку, его музыку, не такую жгучую, как настоящий фламенко, несколько тоскливую, северную. Это было что‑то в стиле Волленвейдера: фламенко, грозящий в любую минуту обернуться странной задумчивостью. Ла Валенсиана иногда с недовольством замечала, что ее дочери не хватает страсти для настоящего фламенко. Дэвид же дал Люсии простор, на котором росли и распускались, как цветы в замедленной съемке, изящество ее юношеской застенчивости, красота холодного, замкнутого в себе, не зовущего и не заигрывающего взгляда и — как компенсация за все эти «недостатки» — правильность и точность, даже резкость движений. Эта манера танцевать была сродни его исполнительскому стилю. Он тоже ходил по грани, отделявшей полное растворение в музыке от отчуждения, стороннего наблюдения за собственными творениями. То и другое было одинаково знакомо знаменитому Маковски, и Люсия вторила ему: иногда казалось, что она не принадлежит себе, что вся ее жизнь — танец, а потом вдруг — поворот головы — и она уже смеется над собой, танцующей всерьез, и теми, кто на нее смотрит и всерьез ею восхищается. Это был превосходный дуэт. Такого единства невозможно достичь репетициями, оно дается только самой природой.

Пианист замедлил финал, прищурился, словно хотел лучше рассмотреть танцовщицу, повторил тему — тихо, аккуратно и, сделав паузу, взял последнюю ноту.

Главное — не фокусировать зрение, не позволять им вонзать в себя стрелы. Пусть все расплывается, изливается, как вода в сточную трубу. Люсия закрыла глаза и подумала о скорейшем пути к недосягаемости, но Дэвид уже целовал ее руки и вокруг нее не умолкали аплодисменты. Стало шумно. Кто‑то рассыпался в похвалах.

Осмелев, она обвела взглядом присутствующих: бледный Пол, вцепившись в кожаные ручки кресла, смотрел на нее восхищенными глазами; Виктория еще более развеселилась; Ник и Джулия, нарочито не замечая всеобщего оживления по ее поводу, вели светскую беседу с доктором; Гарриет и Даниэла пускали густые клубы дыма и дарили друг другу многозначительные мины. Одиноко, все еще с полным бокалом, стояла у зашторенного окна Лиз. Люсия едва не встретилась с ней взглядом, потом удовлетворяла свое любопытство более осторожно. Как ни странно, Лиз не была ни рассерженной, ни возмущенной, ни обиженной. В уголках ее задумчивых глаз светилось счастье. Так смотрят страдальцы, избавившиеся от мучений и заметившие наконец рядом с собой закат над морем или что‑нибудь столь же прекрасное. В этой женщине жила готовность ко всему, что только может преподнести действительность, и, главное, в ней жила надежда.

— Вы играли, как влюбленный мальчик, — услышала Люсия за своей спиной голос Джулии, — это и есть ваше лекарство от усталости души?

Дэвид ответил не сразу, и ответ его стал для Люсии, не участвовавшей в разговоре, не смевшей повернуться, но все слышавшей, настоящим победным кубком. Он процитировал старинную восточную танку:

Промчались годы,

Старость меня посетила,

Но только взгляну

На этот цветок весенний —

Все забываю печали…

* * *

Несколько дней прошли в каком‑то волшебном, пьянящем забытьи. Трудно было поверить, что все это: и бессонные ночи в его просторной спальне с оконной рамой в форме солнца и бело‑серой, упругой кроватью, и прогулки по ночному Лондону, который, несмотря на величину, кажется одной уютной, чисто убранной комнатой, и щемящее чувство вины при виде озадаченных ее ночными исчезновениями Филиппа и Эйприл — не сон. С ней еще никогда такого не бывало: она ощущала каждую частичку себя, ее вес, ее очертания. Дэвид настроил ее, как настраивают музыкальный инструмент. У него был безупречный слух.

Самое удивительное, куда‑то бесследно исчезла Лиз. Люсия слышала от Дэвида что‑то невнятное о ее намерении провести недели две у приятельницы в Орвике. Сначала девушка в каком‑то, как она сама себе объясняла, мазохистском порыве интуитивно искала ее следы: забытую на туалетном столике помаду, полотенце с запахом женских духов. Но то ли благодаря стараниям Терезы, то ли по счастливому стечению обстоятельств, то ли по благосклонности судьбы ничто не напоминало ей о том, что у Дэвида есть жена и она живет в том же доме, что и он.

Одно сомнение одолевало Люсию: ей удавалось бывать только в левом крыле дома, где все было красиво и безжизненно, как в мебельных салонах. Может, если подняться по другой лестнице, в ту часть постройки, которая не окружена деревьями, можно увидеть что‑нибудь совсем другое: обжитое, семейное…

Трижды Люсия входила в этот дом рука об руку с его величественным хозяином, и всякий раз дом казался ей совсем не таким, как накануне. Сначала — богатым, просторным и добрым, затем — угрюмым средневековым замком, а в последний раз — тревожным.

Во‑первых, во дворе у фонтана они столкнулись нос к носу с Джулией. Строгая соседка не отреагировала на присутствие Люсии никак, словно девушка была пустым местом. В этом угадывалось не то презрение, не то чрезмерная тактичность. Кроме того, в окне второго этажа, там, где Люсия еще не побывала, подняты жалюзи и виднелся черный шкаф с распахнутыми дверцами. Вдруг Лиз решила оставить приятельницу и вернуться? Наконец, Тереза, обычно уходившая в этот час за продуктами, а потом, похлопав дверцей холодильника, — домой, на этот раз встретилась им в одной из проходных комнат. Она протирала какой‑то пенящейся жидкостью стекла огромного, во всю стену, книжного шкафа. Тактичная домоправительница медленно и чинно поприветствовала Маковски, почти не поворачиваясь в его сторону, держа, как на весах, в одной руке — фиолетовый флакончик, в другой — тряпку, и предложила сварить кофе.