Продолжение любви - [57]

— Что же, все рано или поздно заболевают ею, доктор, или есть счастливчики‑здоровяки? — поинтересовалась Виктория, иронизируя, как всегда, над мужем.

— Ведь нет бессмертных людей, а значит… — попытался объяснить Пол, но доктор считал иначе.

— Смерть не есть усталость души, — заявил он вопреки мнению большинства, — можно умереть, имея молодую душу, но, например, больной желудок.

— Я не хочу говорить о больных желудках, дружище, я хочу говорить о здоровых душах и пить за них. — Дэвид резко опрокинул над бокалом бутылку с шампанским.

Вошла Лиз, собственноручно неся пышный яблочный пирог. Она была снова аккуратной и собранной. Только легкая дрожь рук и едва заметная напряженность суставов выдавали в ней человека, сосредоточенного на какой‑то неприятной мысли. Джон с легкостью опытного врача перешел от проблем жизни и смерти к хлебу насущному. Пристрастие к сладкому, пожалуй, даже шло ему.

— Маэстро в ударе, — ревниво заключил Стив и совсем уж откровенно повис на спинке кресла Люсии. Она чувствовала его частое горячее дыхание: на выдохе ткань пиджака касалась той части спины, которая оставалась незакрытой огненной тканью платья. Анджела вжалась в плетеный стул и, если бы это было возможно, вплелась бы в него, наверное, соломинкой, чтобы не видеть и не быть видимой.

Дэвид вставил в проигрыватель диск с чем‑то протяжно‑народным и пригласил Лиз танцевать. Интересно, думала Люсия, глядя на то, как супруги слаженно движутся в танце, какой Лиз была лет двадцать назад, вероятно, тонкой и нежной, будто ландыш, но неужели менее серьезной и задумчивой? «Господи, что я здесь делаю?» — внезапно взорвалась она внутренним криком, но не успела, презрев приличия, направиться к выходу, оказавшись в требовательных руках молодого скрипача.

— Вы проявите жестокость, если откажете мне. — В глазах Стива плыло непреодолимое желание. Люсия, сама от себя того не ожидая, положила руку ему на шею, так, что кончики ее пальцев коснулись теплой ямочки на его затылке. Они сбивались с такта, нога Стива порой слишком выступала вперед. Люсия закрыла глаза, чтобы не поддаться желанию оглянуться в сторону Дэвида. Ее качало, как на волнах, и от этого равномерного, непреодолимого покачивания стремление позаботиться о своем спасении растаяло, исчезло. Утону или выплыву, выплыву или утону — какая разница! Может, мы только думаем, что ходим по суше. Вот это парение, и блуждающие губы у мочки уха, и колышущаяся рука на талии, и соприкосновение щек — чем не погружение в воду? Так листья падают с деревьев при слабом ветре: вправо‑влево, вправо‑влево.

Когда она, откинувшись на спинку кресла, обрела твердую опору и с облегчением почувствовала, что Стив отпустил ее безжизненно повисшую руку, к ней вернулась реальность, в которой все было по‑старому: Дэвид говорил умно и проникновенно, Джулия, закинув ногу на ногу и демонстрируя всем идеальную форму конечностей, вертела в ладони высокий бокал, Джон опустошал блюдечко, золоченое, в разноцветных пятнах крема, только… где Анджела? Озираясь, Люсия увидела Пола и Стива, о чем‑то раздраженно говоривших за открытой дверью, под мерцающим коридорным бра. Когда они молча приблизились, стали заметными капли дождя на стеклах очков Пола, придававшие его настороженному взгляду некоторую надломленность.

Маковски был в центре женского внимания. Уже почти равнодушно Люсия заметила, как Гарриет с любовью и заискивая приподнимает его бесконечно длинные пальцы, предлагая всем любоваться сокровищем наравне с нею. Даниэла вскоре избавила Люсию от мук: бросая исподлобья томный взгляд, она напомнила об обещании Дэвида играть.

— Да, будем ли мы удостоены такой чести? — поддержал ее Ник.

Зеркальные поверхности рояля ловили зазевавшиеся предметы, искажая их пропорции. Дэвид, неспешно докуривая сигару, двинулся в его сторону, как укротитель в клетку львов. Сидящий перед клавиатурой с опущенной в нерешительности головой и немного ссутулившийся, он был безупречно красив. Каждая черточка его облика была — еще до рождения звука — искусством. Виктория начала аплодировать, за ней — остальные. Громогласное, порывистое вступление прервало овации. Он выпустил изнеженными руками бурю, но не сразу, не распахнув ворота настежь, а подчинив ее ритму, медленному, тревожному, как удары колокола…

Люсию больше не интересовало ничто на свете, кроме этих яростных аккордов, она не видела никого вокруг, и его музыка была обращением к ней одной.

Мгновение ожидания сменилось чувственной трелью, быстрым, как дребезжание крылышек сверчка, перебором, и на свет Божий, как бабочка из кокона, выплыла мелодия, легкая, взмывающая к небу. И в романтику английских просторов, холеной зелени и ласкового тумана ворвались мотивы фламенко.

Люсия не могла, не имела права не ответить на это откровенное обращение, не могла больше врать, притворяться, убеждать себя в том, что она способна уйти и забыть свою любовь. Это было признание, которого так жаждало ее сердце.

Дэвид замедлил темп, прислушался к голосу нескольких клавиш. Не обращая внимания на окружающих, на их шепот и недоуменные взгляды, она встала, вышла на середину гостиной и занесла высоко вверх напряженные, как крылья летящей птицы, руки. Он был поглощен музыкой, отдавался игре со всей силой, со всей присущей ему страстью и не сразу понял, что двоящийся, ставший более весомым, более сладостным и острым ритм — не только его творение. Это еще и созвучный его струнам, его настроению, его дыханию стук каблуков, отчетливая, мастерски исполненная дробь.