Продолжение легенды - [5]

Меньше всего Григория интересует, какова мощность станций на Ангаре. Он жадно слушает рассказы о невероятных заработках на стройках и ночью, когда все спят, пересчитывает выданный ему аванс. Мне это видно сверху. У него в брюках болтается на веревочке мешочек для денег. Он тоже имеет часы — серебряные, карманные, на массивной цепочке — и десять раз за ночь ощупывает их.

Он ничего не покупает на станциях, даже не выходит: сторожит свое барахло. А нам это на руку: мы спокойно уходим гулять, поручив ему отстаивать грудью купе от новых постояльцев. Гришка действительно готов лечь костьми, клянется, что здесь едет бандитская шайка, и так пугает пассажиров, что полвагона уже со страхом косится на нас.

Когда мы садимся есть, Григорий отодвигается в сторону и делает вид, что ему не хочется. Мы зовем его; он отнекивается, потом нехотя присаживается. Но так как он вечно голодный, то начинает хватать куски, как волк. Своего он никогда не кладет. Бугай демонстративно валит свои караваи и презрительно сопит, а Васек давится от хохота и закрывается газетой.

У Гришки остались дома отец с мачехой и пятеро братьев и сестер. О мачехе он отзывается хорошо: хозяйственная. И отец — хозяин. Живут ничего. Но хозяйство-то отцово, не Гришкино. А Гришке скоро жениться пора. Говорят, в Сибири прилично зарабатывают. Ихние, верхнечарские, записывались, ну и Григорий записался.

Толстый Лешка. Под «Гришкиной плацкартой» на нижней полке барином развалился Лешка. Собственно, ему все равно, где ехать и на чем спать. Будь тут гора чемоданов или поленница дров, он и на них устроился бы с таким же комфортом. Он толстый, ему мягко и без постели.

Лешкино лицо круглое, пухлое, всегда сияет, как солнышко. Он рыжеватый, добродушный и флегматичный. Сидит себе развалясь, смотрит на всех и улыбается. Он любит играть в шашки, и на этот случай у него имеются в кармане разграфленный лист и двадцать четыре пуговицы.

Вообще карманы у него замечательные: в них помещаются стаканы, пепельница, консервный ключ, кашне, серия гвоздей разных калибров. Это у него оказались и карты, но играет он не ради победы, а ради самого процесса игры. Он с удовольствием и бьет и тянет, но больше всего ему нравится жульничать. Побьет козыря простой картой и улыбается: заметили или нет? Время от времени Григорий, выйдя из себя, набрасывается, как петух, на него, обыскивает и вытаскивает откуда-нибудь из-под Лешки парочку припрятанных «на погоны» шестерок. Леша не обижается — наоборот, очень доволен.

И мы ахнули, вдруг узнав, что наш Лешка отсидел уже в заключении шесть месяцев за драку. Застенчиво улыбаясь, Леша рассказал, как однажды по пьянке кого-то сильно избил и был судим. Теперь в деревне ему не дают проходу, и он поехал в иные края.

Есть у него отец, есть и мать. Одет он почти щегольски: в кожаную хрустящую куртку, хромовые сапоги. Только багажа нет вовсе, если не считать того, что в карманах.

Впрочем, багажом он обзаводился в пути. На второй день мы ходили обедать в вагон-ресторан. Леша воротился оттуда вместе со всеми и скромно улегся на свое место. Но что-то ему мешало — он крутился, крутился, вздыхал. Потом встал, покопался в карманах и вытащил оттуда три стакана, три ложки и вилку. Васек покатился со смеху. Григорий, как клушка, замахал руками и бросился прятать это «добро». Бугай засопел, молча отобрал, отнес в ресторан и тихонько подсунул на стол. Леша поулыбался, ничуть не обиделся и спокойно уснул. Вечером он принес два стакана с подстаканниками.

Они, собственно говоря, ему не нужны. Просто ему жаль было, что такие хорошие вещи остаются на столе без присмотра. Пепельница, которую он вытащил из кармана, была керамическая, а в ресторане стеклянные, — он ее где-то прихватил раньше. Сначала мы бранились, стыдили его, относили стаканы обратно, потом обозлились и плюнули. Так у нас накопилась дюжина стаканов и связка вилок. Леша аккуратно завязал их в носовой платок с очевидным намерением прихватить с собой на новоселье.

Гришка долго и подозрительно наблюдал за ним и наконец убежденно высказал свое мнение:

— Ага, врешь ты! Рассказывай — «за драку сидел»! Вор ты, вот чего. И еще сто раз в лагере будешь сидеть, да!

— А! Там тоже люди, — лениво возразил Лешка.

Дмитрий Стрепетов — шестой наш спутник, самый взрослый и серьезный. Он высокий, с резкими рублеными чертами лица, упрямыми черными волосами и упрямым волевым ртом. Он рабочий из Орла, но родина его — Новосибирск, и родители до сих пор там живут. Имеет двадцать два года, семь классов и три специальности: шофер, тракторист и помощник машиниста паровоза. Вот специальности! Как мы все завидовали, когда он вытащил бумажник и показал свои удостоверения и права! Вот кто всюду нужен и всюду найдет себе место!

Но по какой-то иронии судьбы поездка в Сибирь беспокоит Диму Стрепетова более, чем всех нас. Он в поезде мечется, не находит себе места. Я не понимаю его, но подозреваю что-то неладное: видно, что-то мучит его. Он подолгу стоит у окна и смотрит на мелькающие километровые столбы. Тоскует. Может, просто потому, что тесно ему тут, негде развернуться, а нужно ехать и ехать в душной клетке? Может, потому, что он возвращается на родину?