Продам свой череп - [12]

Всё это выглядело смешно, но воины в развевающихся хламидах, уважительно следившие за действиями гевданема, не смеялись над ним, скорее сочувствовали. Разъяренный Агамемнон ушел во дворец, приказав привести к нему главного жреца объединенного войска Калхаса.

Это был высокий седобородый старец, державшийся с благородной осанкой, закутанный в синий гиматий, с белой жреческой повязкой на лбу. Догадываясь, зачем его позвали к гегемону, и зная о его недавней охоте в здешних лесах, Калхас пришел с уже готовым ответом, но сначала внимательно выслушал вопрос Агамемнона:

- Скажи мне, старик, как долго продлится ненастье? Когда мы сможем отплыть?

Жрец обратил свой благочестивый взор на север, в сторону Олимпа, на вершине которого обитают боги, и гнусавоторжественным голосом произнёс свой вердикт:

- Три дня назад, во время охоты ты дважды оскорбил Артемиду, дочь Зевса. Тем, что убил её священную лань, и похвальбой, будто ты стреляешь лучше богини-охотницы.

Если бы не растерянность Агамемнона, он мог бы возразить, как, мол, отличить священную лань от обыкновенной, но он только вздохнул и пробурчал:

- Ну что ж, принесём Деве гекатомбу8! Приготовь всё необходимое.

Жертва была принесена, однако ветер не утих. Атрид-старший вновь поставил перед собой Калхаса и молча посмотрел в его лживые глаза.

- Богиня не приняла жертву, - пустился в объяснения жрец-хитрец, - потому что эта жертва слишком незначительная по сравнению с твоим, Атрид, проступком...

- Мы закололи самого лучшего быка, какого только нашли в Авлиде, - грубо оборвал его Агамемнон. - Чего же еще нужно?!

- Убиенная тобой лань была Артемиде как дочь, поэтому и ты должен принести в жертву Деве одну из своих дочерей...

- Мою дочь?! Да ты с ума сошел, старик!

Калхас пожал плечами, потом вознёс руки к небу, дескать, причем здесь я, когда сие - воля богов.

- Что ж, если такова воля богов и нет другого выхода, я... я... согласен...

Дочь гегемона Ифигению срочно привезли из Микен и принесли в жертву. Калхас зарезал её ритуальным бронзовым кинжалом. Тело девушки сожгли на костре. Тогда в Древней Греции были еще человеческие жертвоприношения, такие вот дела...

Утро следующего дня было тихим, безмятежным. Из-за гор поднималось багровое солнце. Сильно пахло йодом от выброшенных штормом на берег водорослей. На кладбище, у опушки леса пел соловей - птица греческой печали. Агамемнон, постояв у остатков погребального костра, вздохнул и широкими шагами направился к причалам, где уже заканчивалась погрузка.

Флагманский корабль гегемона вышел в море первым; на его корме горел сигнальный огонь - приказ следовать за ним. Суда двигались на юг Эвбейским проливом, шли на вёслах, ибо стоял штиль. На пентеконтере по двадцать пять вёсел с каждого борта; по команде келевстов гребцы то дружно наклонялись вперед, вонзая лопасти в волны, то откидывались назад, вырывая их из воды, поднимая брызги, в которых играла радуга.

Обогнув мыс Герест - южную оконечность острова Эвбея, кибернетики на всех судах велели поднять паруса и поворачивать на северо-восток. Сотни кораблей, следовавших друг за другом в кильватер, вытянулись в длиннейший, на многие десятки стадий караван, дотоле не виданный не только в Эгеиде, но и во всем подлунном мире - Ойкумене.

Стоял осенний месяц метагейнион. Год был 1241-й до Рождества Христова...

Кузнецов замолчал.

- Это из какой-то книги о Троянской войне? - спросила Лена.

Учитель заметно смутился.

- Ну, не совсем... Это отрывок из романа, который я пишу уже много лет...

- О! - Она посмотрела на него так, словно увидела впервые.

Патрокл уточнил:

- Значит, вы считаете, что Елена Спартанская не виновата в Троянской войне?

- Да. Точно так же, как Елена Берёзкина не виновата в нашей гражданской войне! - пошутил Николай Васильевич.

Из письма Лены Берёзкиной:

«Мы уже в Хабаровске, и до Владивостока, как сказал нам мистер Смит, во всём любящий точность, нам оставалось ехать тридцать два часа или 483 мили. На станции царила суета и неразбериха. Вход был запружен китайцами, оглашавшими воздух певучей речью и прокладывающими себе путь своими котомками и узлами. Кроткие и мягкие корейцы тихо сидели на пятках в сторонке. Русские же, большинство из которых были военными, осаждали буфет. Здесь постоянно пили чай, макая в него продолговатые булки, посыпанные мелкими зёрнышками, казалось, будто они засижены мухами. За полчаса до отхода поезда раздался звон колокола, двери на перрон распахнулись, и разношёрстная толпа у стремилась к вагонам занимать места.

... В Харбине на станции видели множество вагонов, завешанных белыми простынями. Заразных. В городе ходила эпидемия то ли холеры, то ли чумы. Нас даже не выпустили из вагонов для осмотра города. Всем раздали марганцовку для умывания рук, лица и полоскания горла.

На город мы смотрели только из окна, но даже отсюда разглядели много необычного. Удивление вызывали китайцы в длинных халатах и с косами за спиной. Они между рельсами (или рельсов - как правильно писать?), на путях, свободных от вагонов, жгли костёр. На каких-то грязных и ржавых железяках они пекли на костре лепёшки, а потом прятали их за пазуху. Уже покидая Харбин, увидели ещё одно необычное зрелище - китайскую свадьбу. Человек-рикша, запряженный в украшенную цветами коляску, быстро бежал и вёз невесту. Рядом бежали гости. Музыканты ухитрялись на бегу громко играть какие-то национальные мелодии.