Продам свой череп - [11]

... Ранним осенним утром, когда Гелиос еще только запрягал свою колесницу, Агамемнон со свитой соратников и со сворой собак отправился поразмяться на охоте в окрестных лесах. Здесь было тихо, сумрачно и торжественно, как в храме. В густой, еще не пожухшей траве запоздалые цветы щедро источали аромат. Лавры кичились своей роскошной вечнозеленой листвой. Плющ лез на стволы дерев, словно войско на крепостные стены. Лоза дикого винограда заигрывала со старым платаном.

Агамемнон посматривал на своих спутников с плохо скрываемым презрением. Вон два Аякса, Теламонид и Оилид, прозванные соответственно Большим и Малым. У Большого обличье льва: грива до середины спины, бурая борода, покрывающая не только щеки и подбородок, но и толстую шею, спускается на грудь, тоже заросшую; он высок и силен, добродушен и глуп. У Малого всего мало - роста, силы, волос (на темени уже плешь), однако ума побольше, чем у тезки, он сладострастник и богохульник. Ахилл, присланный папой Пелеем вместо себя, при сложении атлета имеет детскую мордаху, на щеках румянец, на верхней губе пушок, белокур и голубоглаз, горд и жесток. А это прохиндей Одиссей - рыжий, с асимметричным лицом, чего не скрывала даже чахлая борода; глазом косит, рот кривит; хитер, подлюч и удачлив. И, наконец, Менелай, братишка, неудачник и рогоносец - тот же Агамемнон, только посаженный на более короткие ноги; слабоволен, богобоязнен и вообще трусоват.

Все они недолюбливают друг друга, а вместе - его, Агамемнона, завидуют его могуществу и богатству. Вообще союзнички, надо смотреть правде в глаза, дерьмо людишки, многие вожди, особенно островные, всячески стараются показать свою независимость, лишь формально признают верховенство Микен и при каждом удобном случае начинают качать права. Опора только на пелопонессцев - соседей и родичей: Менелая из Спарты, Диомеда из Аргоса, Нестора из Пилоса, еще трех-четырех... Остальных приходится держать возле себя с помощью кнута и пряника, интриг и посулов. А как оно будет там, под Троей?..

Стал слышен отдаленный лай собак, поднявших какого-то зверя с лёжки и погнавшего его на охотников. Вскоре затрещали кусты, и в их просветах замелькали палевые, в белых крапинах бока ланей. Впереди мчался самец с небольшими лопаткообразными рогами.

- Стреляй! - крикнул Агамемнон брату, у которого лук уже был натянут. Менелай промешкал, и стрела ушла в пространство, с шипением пронзая листву.

- Мазила!

- Один рогоносец пожалел другого! - ухмыльнулся злоязыкий Одиссей. Менелай сверкнул на него глазами, но промолчал. Кругом звенели спускаемые тетивы: дззыннь! дззыннь! Остервенело лаяли псы, ругались охотники, трещали ветки...

- Есть! Попал! - совсем по-мальчишески завопил Агамемнон, на миг забывший о достоинстве гегемона. - Смотрите, я попал!

Лань, отставшая от других, убегающих вглубь леса, словно споткнулась о невидимую преграду, упала на бок, суча ногами и как бы продолжая бег. Микенец подскочил к ней, выхватил из деревянных ножен короткий широкий меч, полоснул по горлу животного, и оттуда ударила тугая алая струя. Из красивого миндалевидного глаза лани выкатилась большая слеза...

Агамемнон, потрясая оружием, торжествующе воскликнул:

- Сама Артемида не смогла бы лучше выстрелить!

Менелай покачал головой.

- Не стоит, брат, обижать богиню! Вспомни участь Ориона и детей Ниобы, которых она покарала....

- А-а, ерунда!

... Когда охотники вернулись в лагерь, выяснилось, что в Авлиду прибыли, наконец, последние из союзников, с самых дальних областей и островов. Довольный и охотой, и приятной новостью Агамемнон назначил отплытие объединенного флота ахейцев на следующий день. Началась погрузка на корабли лошадей, колесниц в разобранном виде, оружия, палаток, продовольствия и прочего. Вождь Авлиды, счастливый оттого, что нахлебники наконец-то уберутся, закатил роскошный прощальный ужин. Спать все легли пораньше, чтобы с рассветом принести жертву Посейдону и выйти в море.

Ветер начался еще ночью, а к утру достиг небывалой силы. Под натиском свирепого Борея гнулись вековые деревья, а молодые ломались, в городке кое-где посрывало крыши с домов, в бухте, где бесновались высокие волны, увенчанные белопенными шапками, многие суда союзников изрядно побились друг о друга, а несколько кораблей затонуло. О выходе в море не могло быть и речи.

Ветродуй продолжался и день, и два, и три... Борей никак не желал угомониться, он только стихал на короткое время, словно оценивая результаты своего труда, и вновь продолжал свою разрушительную работу. Старики говорили, что такого шторма не было в Авлиде лет пятьдесят, а может, и поболее.

Среди местных жрецов разыскали гевданема - «усыпителя ветров» - и потребовали от него укрощения Борея. Немощный подслеповатый старичок, высохший до такой степени, что сам мог улететь, подобно пушинке, от сильного порыва ветра, принялся священнодействовать: развязал принесенный с собой на берег кожаный мешок и, держа его левой рукой, правой начал как бы ловить ветер и как бы складывать его в раскрытое отверстие. При этом он бормотал заклинания и притоптывал ногой. Потом он быстро завязал мешок шнуром и торжественно показал всем раздувшийся кожаный шар. Ветер, словно издеваясь над жрецом, взвыл с особой силой, вырвал мешок из слабых рук старца и унес его в море.