Процесс Жиля де Рэ - [26]

Нам ничего неизвестно о том, как вел себя Жиль де Рэ во время ареста.

Видимо, поначалу он верил, что сумеет выпутаться из положения, в которое попал после скандальной истории в Сен-Этьене. На первых порах Жилю оказывали почести, соответствующие его титулу. Ему отвели обширные покои, совершенно непохожие на застенки, в которых держали несчастных узников (настолько непохожие, что допрос обвиняемого проводили десять или пятнадцать человек). Судебные прения проходили перед церковным трибуналом, который возглавляли епископ Нантский и представитель святой инквизиции. Именно эти церковные прения и придали процессу Жиля де Рэ тот особый драматизм, благодаря которому он занял важное место среди всех остальных судебных разбирательств. (Светские слушания были менее значимы; впрочем, в подробностях до нас дошли лишь протоколы церковного процесса.)

Среди всех средневековых казней, какими бы зрелищными они ни были, театрализованная казнь Жиля де Рэ была, по-видимому, наиболее волнующей. И нам кажется, что этот процесс был по крайней мере одним из самых оживленных, проникнутых патетикой судебных дел всех времен.

Перед судьями предстал человек, привыкший вызывать у людей дрожь, подсудимый, который был гораздо неудобнее тех, кого судят в наши дни.

Чуждый какой бы то ни было хитрости, Жиль де Рэ, как я уже сказал, был по-настоящему глуп и простодушен. Глупость эта отчетливо проявилась в его первых действиях, в оскорбительных выпадах, за которыми последовали подавленность, слезы и постыдные, скандальные признания. Каким бы устрашающим ни был его облик с самого начала, судьи все равно не утратили благоразумия. При первом его визите в суд они не стали рассматривать самое существенное; им, вероятно, хотелось, чтобы подсудимый, прежде чем оценить серьезность обвинения, признал их полномочия. Первая явка состоялась 28 сентября. Предоставив Рэ томиться в одиночестве, они ждали до 8 октября, чтобы затем вновь пригласить его в суд. Но на этот раз обвинение явилось в своем истинном обличии: оно было окончательным. Жиля теперь обвиняли не просто в нарушении церковной неприкосновенности в Сен-Этьене; он заклинал дьявола, резал и насиловал детей, он преподнес демону кисть руки, глаз и сердце ребенка. Когда Жиль осознал всю тяжесть обвинения, бешенству его не было предела. Ему следовало знать с самого начала: для него все кончено. Он вспылил, объявив своих судей некомпетентными. Ему явно хотелось затянуть процесс в надежде на вмешательство каких-то внешних сил. Однако суд оказался непреклонен и огласил свое решение: с Жилем следовало покончить без промедления. Когда Рэ вновь предстал перед судьями 13 числа, он впал в бессильную ярость, неистово оскорбляя их, называя их развратниками и симонитами[25], тщетно пытаясь настроить против них президента светского трибунала, присутствовавшего на прениях. Судьи реагировали холодно: они тотчас же отлучили безумца от Церкви.

В те времена отлучение от Церкви было чрезвычайно действенным средством. На первый взгляд, Жиль де Рэ мог поставить себя выше судей. Но его суеверная и набожная натура, которая, несмотря на все преступления и сатанинские опыты, давала о себе знать, не выдержала. Возвратившись в свои одинокие покои, Рэ очутился посреди немыслимых кошмаров, и бред охватил его.

Оставался еще один выход, жуткий, но возможный для безумца. Пусть его гибель обратится в яркое пламя! Пламя, неизбежно гибельное, зато зрелищное, неистовое; толпа, приблизившись к этому сияющему пламени, будет зачарована…

Он жил, окруженный нескончаемыми галлюцинациями, и теперь, вотще добиваясь славы, неистовым движением мысли вышел за пределы мыслимого. Слава Жиля окончательно улетучилась, и отныне единственная возможность для него действительно прославиться связана была с преступлениями. Но лишь при одном условии:

Он собирался сознаться в них, рыдая, отчаявшись, уже почти умирая, но в то же время явить устрашающее величие, величие, способное вызвать трепет!

Он собирался подчиниться духу христианства, именно по этому пути он всегда хотел следовать, вопреки всему. Жиль, стеная, воззвал бы к Богу, моля о пощаде Его, а также всех тех, кто пострадал от глубочайшего презрения, которое он питал к людям. Он воззвал бы, стеная, на пороге смерти; слезы его в этот тяжкий момент, апофеоз страдания, оказались бы воистину кровавыми слезами!

Но прежде чем постигнуть причины смены настроений Жиля или, быть может, догадаться о них, мы лишь смутно представляем себе, что промелькнуло в хрупком его сознании в тот миг, когда сопротивляться он уже не смог. Точно так же ночью в грозу ничего не различить, и отблески сверкающих молний проносятся мимо нас… при условии, что они проносятся мимо нас; а мы заворожены не только понятными, знакомыми явлениями, но и изменчивостью, сбивающей с толку, внутри которой поочередно сменяют друг друга разные возможности. Мы не должны отказываться от изображения (или хотя бы от попытки такового) незначительных событий, в силу которых могло произойти то, о чем повествуют документы. Ни в коем случае не следует забывать, что мысли и чувства Жиля де Рэ никогда не могли быть в точности такими, как это нам представляется, и догадки наши весьма приблизительны. До неприличия откровенные и точные показания свидетельствуют о