Пробуждение - [56]

— Нет, товарищ Балтов, уже поздно… К тому же я неважно себя чувствую… Голова болит.

— Здесь все пройдет, Мария! Приезжай ради прокурора! Он прекрасный человек!

— Не могу, товарищ Балтов… Если можно, завтра…

— Когда завтра?

— Когда скажете… Но не сейчас!

Наступило короткое молчание, потом Балтов снова сказал:

— Хорошо, Мария, мы согласны. Завтра пришлю за тобой машину… Мы будем в этом же ресторане… А сейчас прими аспирин и ложись… Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответила она и положила трубку.

22

Недалеко от монастырского подворья, на опушке дубовой рощи, стояла псарня Влаевых. Это было тихое, скрытое от глаз место между монастырем и железнодорожной линией у самой реки. Не прошло еще и месяца, как собак привезли сюда, чтобы не мозолили глаза жителям города и санитарным властям, которых донимали просьбы и жалобы граждан. Старый Влаев все обещал перенести псарню, надеясь купить в Сырнево дачный участок, но тут как раз его арестовали, и все пошло насмарку. Собаки плодились. Ими пропахла вся округа. Они тоскливо выли и лаяли с утра до вечера, не давая покоя жителям города. В один прекрасный день подъехала крытая машина, похожая на похоронную. Из нее с веревками и крючьями вышли санитары и направились к псарне. Слава богу, что дома был молодой Влаев, дипломник, и сумел спасти положение. Он вышел к ним с трубкой во рту, всем своим видом олицетворяя сдержанность и серьезность, и подал им документ от доктора Москова с просьбой отложить исполнение еще на несколько дней, так как в настоящий момент в окрестностях монастыря строится специальный деревянный барак. Собачники убрали веревки и крючья, развернули машину и уехали, предупредив, что если в трехдневный срок собаки не исчезнут, псарню сожгут дотла. Дипломник пообещал. И действительно, через три дня он с помощью матери и одного из соседей, бывшего дрессировщика и тоже собачника, погрузил две клетки на открытый грузовик и перевез собак по кружной дороге в их новое обиталище, на лоно природы. Это был длинный деревянный барак с круглыми оконцами без стекол, с каменным корытом для пищи и отдельными клетками для щенков. У Влаевых среди прочих имелись и стоящие породистые собаки. Одни были натасканы на птиц, другие на зайцев. В основном это были вислоухие легавые со вздернутыми мордами и гладкой блестящей шерстью. Собаки выглядели даже красивыми, когда делали стойку, прислушиваясь к лесному шуму. Была и пара немецких овчарок, живших в отдельной клетке, потому что в скором времени у них ожидался приплод. Самыми многочисленными были «пуфики» — низкорослые, курчавые собачонки, пользовавшиеся в последнее время большим спросом в семьях, которые могли позволить себе кое-какой шик. Это были «комнатные собачки» с черными блестящими носиками и длинной пушистой шерсткой, очень живые и ласковые. Их можно было носить на руках, прогуливать на тоненьком ремешке. Зимой им была нужна специальная одежка, и в этом тоже была своя пикантность. Другими словами, они могли быть хорошей игрушкой и для детей, и для взрослых. На эту-то породу и сориентировался молодой Влаев, она-то и оказалась самой доходной. Даже старый Влаев прислал сыну из тюрьмы восторженное письмо: «Сынок, — писал он, — в болонках будущее. Число охотничьих собак постепенно сокращай, никто их не покупает, потому что дичь в этой стране уже на исходе…» Сын послушался совета отца и постепенно полностью переключился на комнатных собак. По его словам, они должны были дать намного больший экономический эффект. Идея перевода псарни за город показалась ему очень верной, и не только потому, что надоело вступать в постоянные конфликты с санитарными службами, но и потому, что на лоне природы животные развиваются быстрее. «Зов предков», — говорил он о них и поручил дрессировщику серьезно заняться новым хозяйством, которое теперь не мешало никому, даже социализму, как заявлял этот молодой и энергичный человек, стоящий на пороге жизни с трубкой во рту и с неиссякаемой верой в себя. За месяц летних каникул молодой Влаев с помощью собачника привел свою ферму в порядок. У него возникла идея открыть, как он выражался, школу дрессировки собак, потому что большинство покупателей были не способны научить их даже самым элементарным командам. Задача была возложена на соседа-дрессировщика, который наконец получил возможность применить свои знания в широком масштабе. Более того, и молодой Влаев, и дрессировщик все больше ориентировались на дрессировку, а не на разведение собак. Пожалуй, от нее было даже больше выгод: получаешь собачку на месяц-два, учишь ее подавать лапку при слове «здравствуй», приучаешь отправлять естественные надобности в строго определенном месте, носить в зубах трость или корзинку. Ношение корзинки было вершиной дрессировки. Этому выучивались только собачки покрупнее, и то не все. Так или иначе, школа Влаева-младшего была, опять же по словам самого студента, очень перспективна. Конечно, он сказал это в шутку, в разговоре с дрессировщиком, желая лишь подчеркнуть правильность выбранного пути.

Ферма функционировала больше недели. Уже все знали, где она находится и что собой представляет, потому что сутками напролет собаки лаяли, скулили, выли, щелкали зубами, особенно вечером, когда приближался час кормежки. Все огромное пространство от монастыря до ресторана и от реки до железной дороги оглашалось их звонким лаем и воем. Теперь это уже раздражало тех, кто приезжал сюда отдохнуть, погулять, насладиться тишиной и природой. Иногда собачий вой заглушал не только колокольный звон монастырской церкви, но и ресторанный оркестр. Кое-кто по-наивнее даже думал, что в окрестностях появились волки. Другие же утверждали, что неподалеку открыли зоопарк.