Пробуждение - [5]

Писатель молчал. Он тоже был занят своими мыслями. Появление Марийки отклонило «поток» его сознания. Он чувствовал, как в нем сами собой зарождаются плохие предчувствия, а это может сказаться на очерке о революционере. И не только это. В голове возникали старые, жеваные-пережеваные схемы, и Петринский не должен был этому поддаваться, потому что приехал в Сырнево не влюбляться, а работать по заданию редакции.

— Чукурлиев! — сказал он.

— Слушаю!

— Почему ОНА не Чукурлиева, раз вы родственники?

— Я уже говорил, что ОНА внучка моей сестры. Да ты не слушай, что она мелет. Это все от смущения. Здесь не с кем и словом перемолвиться. А иначе она девушка серьезная.

— А почему развелась?

— Характером не сошлись.

— Он работает трактористом?

— Да. А ты откуда знаешь?

— Знаю! — загадочно ответил писатель.

Потом помолчал и добавил:

— Это ваш дом?

— Да. А ты что, разве бывал здесь?

— Бывал, — соврал писатель и повернул машину к забору из колючей проволоки, который оберегал «памятник» от сельских стад. — Я всюду бывал!

Старик посмотрел на него озадаченно.

— Не забудь запереть машину на ключ, а то здесь есть цыгане.

— А болгар нет?

— И они не лучше, — сказал старик, выбираясь из машины, — только их поменьше.

— Старики да старухи?

— Откуда ты знаешь?

— Таково уж мое ремесло, дед. А Марийка что тут делает?

— Ничего. Скоро и она сбежит в Софию. Ждет вот весны, может, к тому времени и заработает лев-другой в амбулатории. Доктор Москов обещал дать ей направление в фармацевтический. Это как, хорошо будет?

— Перспективно.

— Может, и она станет доктором.

— А почему не артисткой?

— Ты и это знаешь?

— Знаю. «Царь Шишман», да?

— Нет. «Хан Татар». Талант у нее.

— А в театральный, в ВИТИЗ, ее все-таки не приняли?

Старик от удивления чуть не упал.

— И это ты знаешь!

— Все запрограммировано, дедушка. Даже Марийкин развод.

— Уж не был ли ты в Тырново, когда они разводились?

— Был. Да если бы даже и не был…

— Потому-то и знаешь.

— Профессия, дед! А сейчас «послушаю» и тебя, а то завтра или послезавтра надо возвращаться. Работа ждет.

— Сегодня мне на «слушание» везет, — усмехнулся старик, поднимаясь с гостем на второй этаж: пусть выберет комнату, какая понравится.

— А если хочешь, пошли в кухню, там теплее и телевизор есть.

— Спасибо. Лучше наверху, просторнее.

— Ну, как хочешь. Напротив живет Марийка со своей бабкой. А справа — двоюродные братья, близнецы.

— Спасибо, бай Стефан. А теперь прогуляюсь по селу, пока светло. Вечером побеседуем. Ты пока подумай о том о сем. Борьба, страдания, победы…

Старик снова принялся разглядывать свои посиневшие руки, прислушиваясь к звукам на дворе, где возились индюшки и лаяла собака на цепи — почувствовали, что хозяин вернулся, и теперь ждут корма.

— Делай, как знаешь, парень! — сказал бай Стефан, направляясь к своим индюшкам. — Если хочешь, затопи себе печку.

— Не беспокойся, дед! Как-нибудь справлюсь. Занимайся своими делами, не обращай на меня внимания!

Через широко открытое окно долетал сельский шум. Петринский достал старый потертый блокнот и записал:

«Странно, на улице идет снег, точнее, словно мошки, летают снежинки, а мне не холодно. Почему? Какой-то внутренний огонь меня согревает. Боюсь, что и это уже запрограммировано внеземной цивилизацией. Сумею ли я побороть свои чувства?..»

Он встал и закрыл окно. А через несколько минут уже бродил булыжными сельскими улочками, которые, неизвестно почему, все вели к амбулатории.

Но он этого не сознавал, набрасывая свои первые заметки о людях с их радостями и тревогами.

3

Пока писатель-фантаст гулял по селу, полный земных страстей и дум, Марийка уже побежала домой, чтобы глянуть на больную бабушку.

Снежинки уже не только летали и носились в воздухе, как мошки, как записал в блокноте писатель, но и покрыли тончайшим нежным покрывалом крыши домов и деревья. И Сырнево, над которым вился голубоватый дымок, вдруг заулыбалось в своей белой обновке. Со всех сторон голосили петухи, наверное, их сбил с толку снежный отсвет и им показалось, что уже наступило утро.

Наполненный необыкновенными светом зимний день ввел в заблуждение и Марийкину бабку. Как всегда она сидела на стуле у окна, в наброшенной на плечи старой шубейке, оставшейся еще с войны, и с бесконечным удивлением смотрела на побелевший яблоневый сад. Когда это успела наступить весна? Совсем недавно варили в котлах ракию и делали вино, а сейчас вдруг расцвели яблони! То ли деревья поторопились, то ли время пришло, думала она. Но если подошло время, то почему крапива у забора еще не выросла и почему не вывели Петрану на выпас в лощину, где она вдоволь наестся колючек и побегов шиповника, а оставили одну-одинешеньку в загоне верещать от голода?

Долго размышляла старая больная женщина, широко раскрыв от удивления глаза. Еще немного, и она вышла бы во двор, чтобы своими глазами убедиться в случившемся. Но тут прибежала внучка и, смеясь, запустила в старуху снежком, попав ей в плечо: «С первым снегом, бабушка!»

Старуха ничего не поняла: она не услыхала слов внучки, не увидела упавшего к ногам снежка. Только удивленно спросила:

— Почему расцвели яблони, Марийка?

— Потому что уже пора! — ответила девушка.