Пробуждение - [4]

— В отличие от Марийки! — прервал ее доктор Мостов.

Все засмеялись. Только Петринский остался серьезным. Он снова спросил о квартире.

В Сырнево гостиницы не было. Не было и ресторана. По словам Марийки, разместить его было невозможно ни в амбулатории, ни в родильной палате, которую в последнее время использовали максимально из-за повышенной рождаемости среди цыганского меньшинства. Оставалась только комнатка деда Радко Общинского, в которой иногда ночевали активисты из окрестных сел, приезжающие для обмена опытом сельскохозяйственных работ. Там стояла железная койка с ватным одеялом и набитой сеном подушкой. Летом там с горем пополам можно было переночевать, но зимой было холоднее, чем в арестантской.

— Вот такие условия, товарищ, прямо как в вашей Софии — «мест нет!».

— А нельзя ли устроиться на частной квартире?

— Разве что пригласить вас к нам, но у меня ужасно ревнивый муж!

Она снова начала хихикать, что совсем вывело гостя из себя. Он уже был готов рассердиться, но тут вмешался доктор Москов, сказав, что Мария не замужем и что в селе много свободных домов, где можно переночевать. Да и не только переночевать, но и жить столько, сколько надо и сколько захочется. Есть и дрова, и сухой хворост в садах. Да и поросят уже начали резать к рождеству. Найдутся и индюшки, и домашнее вино. Вот и товарищ Чукурлиев подтвердит. Сам он живет в пустом доме, который пока еще не успели объявить памятником культуры. Две комнаты внизу и три наверху, с террасой, где летом мы пьем ракийку.

— Так, что ли, бай Стефан?

— Двух мнений, быть не может.

— Спасибо вам, — ответил писатель и почесал свою рыжую бакенбарду. — Я вам заплачу, сколько нужно.

— В Сырнево ваши деньги не в ходу, — ответил старик.

— Это почему же не в ходу? — вмешалась девушка. — В нашей «валютке» в ходу любые деньги.

— У вас здесь есть валютный магазин? — удивился писатель.

— Да, — ответила девушка.

— Вы меня разыгрываете.

— А вы на мои часы посмотрите — «Сейко»! Есть и транзисторы.

— Мария! — снова оборвал ее Москов. — Что за глупости ты болтаешь? Проверь-ка лучше, нет ли других пациентов.

— А этого вам разве мало? — спросила она с нажимом на слове «этого».

Потом резко повернулась на каблучках, отчего подол халатика метнулся колоколом.

— Вы случайно не драматург?

— Нет.

— А то мне нужен драматург.

— Мария! — снова прикрикнул на нее доктор. — Принеси мне больничный журнал и заполни статистический листок. А ты, бай Стефан, отведи товарища к себе. И внимательно изучи проект договора о дворовом участке. В конце недели я снова приеду, тогда и подпишем его окончательно. А завтра вечером переговорю по телефону с Русе.

Старик рассеянно молчал, идя вслед за гостем. И только когда они вышли из амбулатории и сели в «Трабант», писатель осмелился спросить, кто эта девушка, так смело разговаривающая с незнакомыми. И не согласится ли она дать интервью по случаю Дня акушерки, который, ввиду сократившейся рождаемости, будет отмечаться повсеместно…

Уставившись на свои опухшие пальцы, Чукурлиев весьма лаконично ответил: «Марийка! Болтушка!» И продолжал рассматривать свои пальцы.

— Простите, не расслышал!

— Марийка, говорю! Не обращай на нее внимания. Дурачится.

— Она здешняя?

— Внучка моей сестры. Год назад развелась и сейчас с ума сходит. Не с кем словом перекинуться.

Согнувшись над рулем, писатель глубоко задумался. Не только в космосе, но и на земле свои проблемы.

Он смотрел на покосившиеся заборы, каменные дома и прошлогодний сухой чертополох, крепко удерживая руль машины, которую заносило на выбоинах. А старик только время от времени говорил, где и как повернуть, чтобы добраться до дома, который доктор объявил памятником культуры. За машиной клубилась пыль, разлетались во все стороны мелкие камешки, а запах бензина смешивался с ароматом навозных куч и синего дымка над крышами.

Зажатое между двумя холмами и рекой Сырненкой, село оказалось довольно-таки бестолковым: узкие мощенные булыжником улочки, оставшиеся со старых времен, петляли совершенно беспорядочно. И хотя «памятник культуры» находился не так уж далеко — не больше километра от амбулатории, — добраться до него на машине было делом нелегким. Петринский с трудом объезжал кучи мусора, разрушенные каменные ограды, потом пришлось обогнуть скалистый холм, поросший шиповником, ковылем, с древним дубом, надвое расколотым молнией, огражденным низкой железной оградкой с табличкой, на которой был обозначен его возраст.

За селом начинались виноградники и поля, а немного в стороне, над рекой, простирались фруктовые сады. Когда-то давно, когда еще не было стиральных машин, женщины стирали там белье, раскладывая его потом на траве. У голубой заводи перед перекатом, где вода бурлит и пенится в небольшом проломе, стоит заброшенная сукновальня, а позади круто поднимается поросший буком горный склон.

«Красивое село, — бормотал писатель, чтобы только не молчать, — интересное село. Его еще не объявили заповедником?»

Занятый своими мыслями, старик ничего не слыхал, тем более что руки с опухшими суставами и вздувшимися синими узлами давали о себе знать. Он слышал от докторов, что сперва синеют конечности, а потом случается то, что должно случиться, так уж писано природой; все мы повинуемся ее законам, она наш господин и повелитель. Ее не задобрить ни дворовыми участками, ни курами да поросятами. Даже вино и ракия и те бессильны, когда начинают синеть конечности.