Пробуждение - [18]

И потому сейчас, расспрашивая бай Стефана об «узловых моментах» в его жизни, он считал, что имеет право ковыряться в ранах истории. Плетка жандарма и камень легиона, ударивший когда-то его по колену, были не только его алиби, но и живым обвинением тем, кто убивал. Да, он имел право. Он тоже страдал. Он тоже мучился. И его жизнь висела на волоске. Потому-то сейчас, строча в блокноте вопросы и ответы, комментарии и размышления о смысле борьбы, он задал и свой последний вопрос:

— Скажи все-таки, товарищ Чукурлиев, доволен ли ты пережитым в жизни? Ты счастлив?

Бай Стефан снисходительно усмехнулся. Может, он и не разозлился бы, не задай Петринский еще одного вопроса, который, по его словам, имел логическую связь с первым:

— …И если бы тебе предложили повторить жизнь сначала, ты бы согласился прожить ее еще раз?

Старик ответил не сразу. Почесал свою поседевшую голову, посмотрел на руки — опухшие, с обломанными ногтями, — замигал, ослепленный льющимся из окна ярким светом, и в свою очередь спросил:

— Что ты хочешь, сказать? Чтобы вернулось прошлое? Фашистское?

— Нет!

— Вот и я говорю: НЕТ! Пусть все остается на своих местах… А о возврате и речи быть не может!.. Нет, не хочу я, чтобы вернулось прошлое!

Петринский поставил три больших восклицательных знака с вопросительными в конце. Потом закрыл блокнот и сунул его в карман. Попросил разрешения взять с собой КНИЖКУ, но бай Стефан ее не отдал, она была у него единственная. Писатели и журналисты грабили его таким образом уже тридцать лет. Ему больше не хотелось, чтобы его грабили. Кого интересуют данные — пусть переписывает. Кто хочет учиться, пусть учится. Петринский снова достал блокнот, но в этот момент дверь открылась и на пороге появилась Марийка. Сняв с головы платок, она объявила голосом театрального вестника:

— Телеграмма из Русе! «Вышли план дворового участка!»

Бай Стефан рассмеялся.

— Этот дворовый участок доведет меня до сумасшедшего дома!

Марийка тоже засмеялась.

8

Получилось так, что писатель остался в Сырнево еще на день. Надо было прийти в себя со вчерашнего похмелья, выжать из бай Стефана еще что-нибудь об «узловых моментах», сходить в амбулаторию, чтобы взять статистические данные о рождаемости в селе, послушать по телевизору синоптиков о «проходимости» дорог, занесенных последними снегопадами. А самое важное — еще разок глянуть на девушку, которая постоянно строила ему гримасы и кружила голову разными намеками. А вдруг что-нибудь да получится?

Он пошел очистить от снега машину. Ее завалило почти целиком — стекла едва виднелись. Обмахнул ее веником, потом завел мотор, чтобы немного прогреть. Проверил шины. Дворники. Фары. Все было в порядке. Антифриз, бензин — все как надо. Сейчас он мог спокойно прогуляться до амбулатории полюбоваться старинными домами, послушать пение петухов и блеяние овец в кооперативной овчарне. Особенного влечения к овцам и Близнецам, пастухам отары, у него не было, да они и не нужны ему. Он опасался, как бы его не вовлекли снова в какую-нибудь пьяную историю со свиными отбивными и салом, после того как он с таким трудом и старанием протрезвел при помощи капустного рассола и тюри. А он вовсе не жаждал снова пить этот так называемый «бульон трезве», глотать аспирин, чтобы прошла голова. Сейчас он чувствовал себя хорошо. Радовался солнцу и легкому морозу, скрипевшему под ногами снегу. И потому он предпочел бы побывать в каком-нибудь старом заброшенном доме, подышать воздухом родной истории. Жаль, что снег засыпал крыши и ограды, нарядные дворики с самшитовыми деревцами и дикой геранью, так наглядно описанные в очерке «Иссякшие источники патриотизма», в котором выплеснулась вся его ностальгия по народным песням и хороводам. И если бы не выпавший снег, скрывший красоту прошлого, он остался бы в Сырнево еще на несколько дней, чтобы по душам поговорить с приятными ему людьми.

По пути в амбулаторию Петринский прошел мимо Марийкиного дома, остановился на минутку, чтобы проверить, есть ли там люди, но остался разочарован. У окна неподвижно сидела на своем стуле старая женщина, которая издалека дружелюбно улыбалась ему, показывая искусственные челюсти. Взгляд ее был почти безжизнен. Петринский поздоровался, приветливо улыбаясь. «Наверное, она привязана к стулу», — подумал он и поспешил к амбулатории. Старуха долго смотрела ему вслед. Она его уже забыла. Да писатель и не испытывал желания, чтобы его помнили. Внутренне он был расстроен, особенно после того, как узнал об «узловых моментах» ее жизни. Ему хотелось забыть ее как можно скорее, еще до отъезда в Софию.

Амбулатория была закрыта. Он несколько раз постучался в дверь, даже крикнул, но никто не отозвался. «Куда она могла запропаститься?» — подумал он и огляделся. В селе расстояния небольшие. Он решил прогуляться до соседнего дома, который показался ему примечательным кладкой стен и оригинальной крышей. Он напоминал ему знаменитые тревненские дома с навесами и галереями, украшенными красными шапками герани и связками кукурузных початков.

Стены дома оказались высокими и массивными. Во двор вела маленькая окованная железом дверца, часть больших ворот с аркой, крытой черепицей. С улицы виднелись два зарешеченных окна и кипарис во дворе. Рядом с деревом стоял чуть покосившийся старинный каменный крест. Это еще больше возбудило любопытство Петринского. Он отворил дверцу и вошел во двор. На занесенной снегом дорожке отпечатались свежие следы. В глубине, там, где стоял кипарис, слышались голоса, глухо отдававшиеся в зимней тишине. Петринский немного испугался, но все-таки нашел в себе смелость пройти дальше.