Пробуждение - [4]
Военный мемуарист оказывается в выгодном положении, если он может рассказать о службе в полку или дивизии, прославивших свои знамена, об участии в особенно важных операциях, о встречах с видными военачальниками и увенчанными славой героями, тем более если он сам из их числа. Ничего этого у прапорщика и штабс-капитана Герасимова не было. Названия полков, в которых он служил, — 4-го Неманского, 708-го Россиенского, 80-го Кабардинского — ничего не скажут даже хорошо знакомому с историей мировой войны читателю, как ничего не говорят фамилии командиров полков и дивизий, в которые эти полки входили. Такое отсутствие зримых событий в распоряжении автора часто грозит его воспоминаниям опасностью стать неинтересными, лишенными динамичности. Но на книге М. Н. Герасимова это не сказалось, ибо ее специфика — воспроизведение не внешней оболочки событий, а главным образом внутреннего мира людей, перерождающихся в горниле безнадежной войны — катализатора революции. Психологический аспект придает книге значительно больший интерес по сравнению с теми мемуарами, которые заключают в себе хронику войны применительно к послужному списку автора, хронику, в которой проходят чередой — пусть даже яркие — события и подвиги людей.
Хронику сменяющих друг друга событий донесут до далекого потомства и оперативные сводки штабов, но в них бесполезно искать объяснение поведению людей, их взаимоотношениям, наложившим в конечном счете свою печать на боевые успехи и неудачи полков и дивизий. В книгах, подобных «Пробуждению», запечатлена драма войны, которую никогда не раскроют сухие строки оперативных документов. Такие книги — бесценный клад для тех, кто захочет проникнуть в психологию разных людей, участвовавших в войне и составлявших внешне одну массу, обозначаемую номером полка или дивизии.
Люди, изображенные М. Н. Герасимовым, действительно по-разному переживали эту драму. Не мог долго оставаться в стороне от нее и прапорщик Герасимов. Первый удар по его безмятежному сознанию, удар, положивший начало краху иллюзий, нанес штабс-ротмистр Муромцев, образованный офицер, художник войсковой разведки, перед которым молодой офицер благоговел. «Скажите, — спрашивал сильно расстроенный Муромцев у Герасимова, — у вас никогда не возникала мысль о причинах настоящей войны? Не пытались ли вы представить себе, как долго нам еще воевать и удачно ли мы окончим эту войну?.. Всем надоела, и, нечего греха таить, мы устали от нее. Между тем для окончания войны с победой нужны огромные усилия, нужно желание воевать и победить, а следовательно, и готовность, если потребуется, положить свой живот за веру, царя и отечество. А есть ли у миллионов людей, составляющих христолюбивое победоносное воинство, подобная готовность, или, говоря иначе, есть ли у них необходимый для этого пламенный патриотизм?» Эти вопросы ошеломили Герасимова, у него никогда не возникало подобных мыслей. Не успел он освоиться с ними, как врач полкового лазарета Бек еще больше ошарашил его: «Что даст война даже в случае победы тебе, мне, твоему Голенцову и всем миллионам крестьян и рабочих, призванных в армию?.. В лучшем случае богадельню, а обычно — нищету. Вот и ответь мне, за что мы воюем?» Действительно, новая для Герасимова постановка вопроса.
Следующий урок политической грамоты преподал ему не кто иной, как простой московский слесарь Федор Голенцов. Прапорщику, возмечтавшему после войны стать ученым-химиком и тем обрести независимость от «хозяев», он популярно растолковывает: «...По-моему, от хозяев вам не уйти, даже будучи ученым. Будет у вас ученое начальство, у того свое начальство и хозяева. Это те, кто жалованье вам будет платить. Как их ни назовите, а все равно хозяева, на которых и ученые должны работать...» И уж полное удивление вызвало у Герасимова как бы вскользь брошенное Голенцовым: «Однако не унывайте, Михаил Никанорович! Учитесь самосильно. Ученые всегда нужны, даже если и хозяев не стало бы». Он никак не мог представить себе: как это без «хозяев», кто же будет «вместо хозяев»? Но и этот вопрос не застал врасплох унтер-офицера Голенцова. Он-то нисколько не сомневался, что хозяином может быть и трудящийся люд, что прийти к такому порядку можно только через революцию. Одно это слово вызывало безотчетный страх в Герасимове, но Голенцов и тут его успокоил: «Конечно, слово революция страшное, но только тем, кто капиталы нажил большие или близко к царю стоит, в высоком начальстве ходит или думает ходить. Ну а нам с вами, конторщику и слесарю, это слово что родное».
Эти разговоры явились для прапорщика откровением. Он понял, что благополучие в армии только кажущееся, а в глубине идет глухое брожение. Муромцев открыл ему недовольство войной у массы солдат. Но если Муромцева беспокоит падение боевого духа армии, что грозит военной катастрофой, если мозг Муромцева занят изысканием способов возрождения этого духа, то Бека и Голенцова занимают совсем иные мысли — о революционной ломке эксплуататорского строя.
Из разговоров с ними прапорщик Герасимов получил богатый материал для размышлений. «То, что я считал до сих пор священным и непоколебимым, — говорит он, — оказывается сомнительным и неверным, истина — уже не истина, а обман. Старые боги палкой сгоняются со своих пьедесталов и подлежат сдаче на слом. Мне только двадцать два года, но я успел прочесть уйму книг. Однако ни в одной из них не нашел ничего подобного... В голове круговорот».
