[Про]зрение - [51]

Жена доктора внесла на подносе три чашки кофе и какое-то печенье. Похоже, все в нашем мире должно повториться, подумал комиссар, чувствуя, как оживает вкус завтрака, съеденного в провидении. А вслух сказал: Благодарю, я только кофе. Ставя чашечку на поднос, он поблагодарил еще раз и добавил с понимающей улыбкой: Прекрасный кофе, как бы мне не пришлось передумать и выпить еще одну. Доктор и его жена уже допили. К печенью никто не прикоснулся. Комиссар достал из внутреннего кармана блокнот, приготовил ручку и ничего не выражающим, безразлично-нейтральным тоном, как если бы ответ совершенно не интересовал его, осведомился: Чем вы можете объяснить тот факт, что четыре года назад, во время эпидемии поголовной слепоты, сохранили зрение. Доктор и его жена удивленно переглянулись, и женщина спросила: Как вы узнали, что четыре года назад я не ослепла. Ваш муж, ответил комиссар, минуту назад очень умно высказался в том смысле, что спрашивать полицейского, откуда и как он узнал то, что знает или делает вид, что знает, – даром время терять. Я – сама по себе. А я не обязан раскрывать ни перед ним, ни перед вами секреты моего ведомства, я знаю, что вы не ослепли, и этого достаточно. Доктор, кажется, хотел вмешаться, но жена жестом остановила его: Ну, хорошо, допустим, но скажите мне, надеюсь, хоть это не государственная тайна, почему полицию интересует, ослепла я тогда или нет. Если бы вы ослепли тогда, как все, как я, то, будьте уверены, меня бы здесь не было. Это что же, преступление – быть зрячей, спросила она. Да нет, это не преступление и не может быть таковым, хотя, раз уж вынудили меня, скажу, что преступление вы совершили именно потому, что сохранили зрение. Преступление. Убийство. Женщина посмотрела на мужа, словно спрашивала у него совета, потом стремительно обернулась к комиссару: Да, это правда, я убила человека. И не продолжила фразу, глядя на комиссара пристально и выжидательно. Тот сделал вид, будто что-то помечает у себя в блокноте, хотя в действительности лишь хотел выиграть время и обдумать следующий ход. Если поведение женщины и озадачило его, то не тем, что она призналась, а тем, что сразу после этого замолчала с таким видом, словно говорить по этому поводу было совершенно нечего. А ведь по правде сказать, подумал комиссар, не убийство меня интересует. У вас наверняка найдется, чем оправдаться, произнес он наконец. Оправдаться в чем, спросила женщина. В преступлении. Это было не преступление. А что. Правосудие. Отправлять правосудие должны суды. Я никак не могла пожаловаться в полицию – не вы ли только что сказали, что она ослепла, как и все остальные. Кроме вас. Да, кроме меня. Так кого же вы убили. Насильника, гнусную личность. То есть убили человека, который вас изнасиловал. Не меня, мою соседку по палате. Слепую. Слепую. А насильник тоже был слеп. Да. И как же вы его убили. Ударила ножницами. В сердце. Нет, в горло. Я смотрю на вас и не вижу перед собой убийцу. А я и не убийца. Но вы убили человека. Это был не человек, а клоп. Комиссар снова что-то пометил в блокноте и повернулся к доктору: А где вы были в то время, когда ваша жена развлекалась уничтожением клопов. В палате психиатрической больницы, куда нас поместили, покуда еще теплилась надежда, что можно будет остановить распространение слепоты, изолировав первых слепцов. Вы ведь, кажется, офтальмолог. Да, и мне выпала довольно сомнительная честь проконсультировать первого, кто потерял зрение. Мужчину или женщину. Мужчину. И он находился с вами в одной палате. Да, как и еще несколько человек, бывших у меня на приеме. Вы считаете, что это убийство было правильно. Я считаю, что оно было необходимо. Почему. Будь я там, этот вопрос бы передо мной не стоял. Очень может быть, но вас там не было, потому я и снова спрашиваю вас, почему вы считаете, что необходимо было уничтожить этого клопа, то бишь насильника. Кто-то должен был сделать это, а она там была единственной зрячей. Только потому, что он был насильником. Не он один, все, кто лежал в той палате, требовали женщин в обмен на еду, а он ими верховодил. Ваша жена также подверглась насилию. Да. До того, как это случилось с ее подругой, или после. До. Комиссар снова черкнул что-то в блокноте и спросил: Как с точки зрения офтальмолога объяснить тот факт, что ваша жена не ослепла. С точки зрения офтальмолога этому факту объяснения нет. У вас совсем особенная жена, доктор. Согласен, но – не только поэтому. Что же потом произошло с теми, кто был помещен в карантин в здании бывшей психиатрической лечебницы. Потом случился пожар, и большая часть слепцов сгорела заживо или погибла под развалинами. Откуда вы знаете, что были разрушения. Очень просто – услышали грохот, когда сами были уже снаружи. А как удалось спастись вам и вашей жене. Вовремя выбрались из горящей больницы. Вам повезло. Да, это она вывела нас. Кого вы имеете в виду, говоря нас. Меня и еще несколько человек, некогда побывавших у меня на приеме. И кто же они. Первый слепец, которого я уже упоминал, и его жена, еще девушка, страдавшая конъюнктивитом, пожилой человек с катарактой, косоглазый мальчик с матерью. И ваша жена помогла им всем выбраться из горящего здания лечебницы. Всем, кроме матери мальчика – ее с нами не было, она потеряла сына, и встретились они лишь спустя несколько недель, когда все прозрели. И кто же опекал мальчика все это время. Мы. Вы и ваша жена. Да, она видела, а мы все помогали ей как могли. То есть, получается, вы жили все вместе, подобием общины, а ваша жена была вам поводырем. Поводырем и поставщиком. Да, вам и в самом деле выпало счастье, повторил комиссар. Да, можно ее и так назвать. А общались ли вы с другими членами группы после того, как положение пришло в норму. Ну, естественно. И сейчас поддерживаете отношения. Со всеми, кроме первого слепца. А почему. Он оказался неприятным человеком. В каком отношении. Во всех. Это чересчур общо. Допускаю. А нельзя ли сузить и конкретизировать. Поговорите с ним и составьте собственное суждение. А где они живут. Кто. Первый слепец и его жена. Они расстались, развелись и разъехались. А с женой вы видитесь. С женой – вижусь. А с ним – нет. Нет. А почему. Я ведь уже сказал – потому, что он мне неприятен. Комиссар вновь занялся своим блокнотом и деловито вывел там свое имя, чтобы не подумали, что такой подробный допрос не оставляет никаких следов. Он собирался сделать следующий ход – самый рискованный, самый сомнительный ход всей это партии. Поднял голову, взглянул на женщину, открыл уж было рот, но она опередила его: Вы – комиссар полиции, вы пришли сюда, представились в качестве такового, а теперь задаете нам разнообразнейшие вопросы, но если не брать в расчет убийство, которое я совершила, в котором призналась, но свидетелей которого нет, потому что и живые, и мертвые были тогда слепы, так вот, если не брать в расчет, что никому сейчас нет ни малейшего дела до того, что творилось тут четыре года назад в условиях полнейшего хаоса, когда все законы сделались пустым звуком, мы продолжаем ждать, что вы нам все же поведаете, что привело вас сюда, и теперь, мне кажется, настал момент открыть карты, оставить недомолвки и прямо перейти к тому, что вас в самом деле интересует и привело в наш дом. До этой минуты в голове комиссара с чрезвычайной четкостью обозначалась цель той миссии, которую поручил ему министр внутренних дел – всего лишь установить, есть ли связь меж странным голосованием и этой вот женщиной, сидящей сейчас напротив, но ее отповедь, столь же прямая, сколь и сухая, обезоружила его и, что было еще хуже, вселила в него внезапное сознание того, что он совершит ужасающую оплошность, если, потупившись, потому что не хватает мужества взглянуть ей в глаза, спросит: А скажите, пожалуйста, не вы ли – организатор, руководитель и вдохновитель подрывного движения, представляющего для демократической системы опасность, которую не будет преувеличением назвать смертельной. Какого-какого движения, наверняка переспросит она. Того, что вылилось в голосование незаполненными бюллетенями. Иными словами, оставить чистый бюллетень – значит совершить подрывное деяние, задаст она следующий вопрос. Если таких бюллетеней оказывается слишком много – да, без сомнения. А где это сказано – в какой конституции, в каком законе о выборах, на скрижалях какого завета, в которой из десяти заповедей или, может быть, в правилах дорожного движения, на ярлычке микстуры, начнет допытываться женщина. Написано-написано, ну, не написано, но всякий разумный человек обязан понимать, что речь идет о такой простой, в сущности, вещи, как иерархия ценностей и здравый смысл, и начинается все с малого, сначала идут бюллетени с отмеченным кандидатом, потом – недействительные, потом – чистые, потом испорченные, и видно же, что демократия – под угрозой, если одна из второстепенных категорий нежданно оттеснит основную. И, выходит, я в том виновата. Это я и стараюсь выяснить. И как же мне удалось склонить большую часть населения к такому – подсовывала листовки под двери, или молилась и творила заклятья в ночь полнолуния, или подсыпала какой-нибудь дряни в водопроводный коллектор, или обещала каждому выигрыш в лотерею, или подкупала избирателей, осыпая их золотым дождем из мужниного жалованья. Вы сохранили зрение, когда все кругом ослепли, и до сих пор не смогли или не захотели объяснить, как это вышло. И потому обвиняюсь в подрыве мировой демократии, да. Вот я и постараюсь это все выяснить. Вот когда выясните – вернетесь сюда и расскажете, а до тех пор ни словечка больше от меня не услышите. Комиссар совсем этого не хотел. Он уж приготовился было сказать, что сейчас у него больше вопросов нет, но завтра продолжит допрос, как в дверь позвонили. Врач поднялся и пошел открывать. Вернулся в сопровождении инспектора: Этот господин представился инспектором полиции и говорит, что явился по приказу комиссара. Так оно и есть, сказал комиссар, но на сегодня достаточно, завтра в это же время мы продолжим. Позволю себе напомнить, господин комиссар, что вы сказали мне и агенту, начал инспектор, но комиссар прервал его: Что я там сказал или не сказал, сейчас значения не имеет. А завтра мы придем втроем. Инспектор, вопрос неуместен, я принимаю решения в должное время и в должном месте, узнаете, когда будет нужно, с раздражением ответил комиссар. Потом повернулся к жене доктора: Будь по-вашему, завтра я не буду терять время на околичности, а приступлю прямо к сути дела, и то, о чем я буду вас спрашивать, не должно казаться вам чем-то более невероятным, чем мне, – то обстоятельство, что вы сохранили зрение во время всеобщей эпидемии белой слепоты четыре года назад, когда ослеп я, ослеп инспектор, ослеп ваш муж, а вы – нет, так что поглядим, не подтвердится ли в данном конкретном случае правота старинной поговорки: Кто котелок смастерил, тот и крышку изготовил. А-а, теперь о котелках речь зашла, насмешливо спросила женщина. О крышке, сударыня, о крышке, отвечал уже на ходу комиссар, очень довольный тем, что собеседница предоставила ему возможность подать более или менее остроумную реплику под занавес. У него немного разболелась голова.