Про Кешу, рядового Князя - [42]

— Будь здоров, сержант!

Так и есть: солдафон Шевцов вообразил, что летчик машет ему. Вон даже расплывается в глупой улыбке и машет в ответ. Но тут Шевцов замечает, что Кеша тоже улыбается и тоже машет летчику. Что за выскочка этот Князь!

— Какие они, саранки-то? — кричит летчик.

— Ядреные!

Лобанов смеется и задвигает фонарь.

— Откуда ты его знаешь? — удивляется Шевцов.

— Было дело, — небрежно отвечает Кеша. — Секретный пакет вместе доставляли.

— Заливай! — не верит Шевцов. — А не тебя ли он сержантом назвал?

— Конечно, меня! Присвоили только что — за выполнение секретного задания.

Кеша степенно садится в кабину своего заправщика и уезжает, предоставив Шевцову ломать голову над этой невинной выдумкой. Не побежал бы только к ротному выяснять, кто есть Киселев — сержант или рядовой.

Дико ревет турбина лобановского истребителя, бьет мощная струя горячего воздуха. Попадет в нее машина, которая полегче, и покатится, как спичечный коробок. Через минуту истребитель светлой молнией взмывает в звездное небо и исчезает во мраке ночи, как призрак. Только небосвод долго еще гудит потревоженно.

Для Кеши выдается минута спокойствия. И сразу на него наваливается усталость — сказываются вчерашние полеты и дневальство, после которого так и не удалось выспаться.

Съездив на ГСМ, Князь ставит машину в общий ряд и наблюдает, не подаст ли ему сигнал кто-нибудь из механиков. Разноцветные огни аэродрома начинают терять четкие очертания, превращаясь в размытые полосы и пятна. Затем вместо них возникают ворота с вкопанным посередке рельсом. Машина на бешеной скорости мчится прямехонько на этот рельс, и Кеше ясно, что второй раз проскочить не удастся. Рядом в немом ужасе застыл летчик Лобанов. Князь резко крутит баранку влево, но поздно — рельс со скрежетом срывает дверцу с петель…

— Эй, сонная курица! — весело кричит ему Калинкин, тарабаня в дверцу. — Папа Тур ужин привез, иди, я уже поел.

Кеша по-настоящему счастлив, что машина цела.

В столовой, стоя во главе длинного стола, Тур самолично накладывает порции. Нынче на ужин — вкусно пахнущая картошка с мясом.

Папе Туру очень нравится кормить своих детей в дни, на которые выпадают тревоги. Он рад лично возиться с огромными термосами, даже увозить в гарнизон грязную посуду. Ведь если бы не обеды и ужины, делать бы ему на аэродроме совершенно нечего. Поэтому старый старшина доволен хоть такой причастностью к большому делу — обслуживанию полетов по тревоге. Он кормит свою зеленую молодежь и даже самому себе не сознается, что завидует ей.

— Ешьте, дети, вдосыть ешьте, — ворчливо повторяет Тур и оглядывает ребят со строгой заботливостью многодетного отца. — Если кому добавки, не стесняйтесь, все равно останется.

Папа Тур каким-то образом умеет повлиять на неприступных поваров из гарнизонной столовой и всегда привозит на аэродром порции с «припуском» — для особо вместительных желудков. Если случается, что обед или ужин доставляет кто-то другой, не имеющий влияния на поваров, то на следующий день парни обязательно спросят Тура:

— Товарищ старшина, что же вы вчера не приехали?

Старшине нравится этот вопрос. Очень довольный, он отвечает:

— Виноват, дети, дела не пустили.

И начинает ревностно расспрашивать своих детей, ладно ли да вовремя ли справили им ужин, всем ли хватило.

Сейчас за столом не чувствуется привычного оживления — уработались ребята. А что до Кеши, у того вовсе аппетита нет.

— Киселев, вы почему миску отодвигаете? — строго спрашивает Тур.

— Не хочу что-то, товарищ старшина.

— Вот те нате! У солдата всегда должен быть аппетит. Что ж это за солдат — без аппетита? Ну, а если в иной день и нету его, то прими пищу навроде лекарства. Как на фронте.

— Это что ж, на фронте такой порядок был? — спрашивает кто-то из ребят.

— Был, как не быть. Положим, переутомление вышло или, хуже того, после рукопашной. А то еще один раз всей ротой в воде стояли двое суток. Кусок в горло не лезет, а знаешь: не подкрепишься — пропадешь. Вот и приказываешь себе: съесть все без остатка, и никаких гвоздей!

— Товарищ старшина, а зачем в воде стояли? — допытываются парни. — Расскажите.

— Ну, дети, и не место, и не время вспоминать.

На лице старшины — смущение: получается, будто сам напрашивается порассказывать о былых баталиях.

— Просите, просите своего старшину, он расскажет!

Парни оборачиваются на голос. В дверях — Землянский. Никто не заметил, как вошел.

— Рота, встать! — звонко командует Тур.

— Сидите, ужинайте, — останавливает замполит. — А я бы, между прочим, тоже с удовольствием послушал. Воевать-то мне не довелось, мал был.

— Товарищ майор, неловко как-то получается, ведь это я только к слову сказал, — отговаривается Тур. — Да и полеты…

— На аэродроме как раз затишье, — не отступает Землянский. И парням: — Ну, что же вы? Видите, я не могу уговорить.

— Товарищ старшина! — дружно галдят ребята.

— Ну, что вам стоит, расскажите…

— Ладно, ладно, — хмурится папа Тур. — Что вы, ей-богу, как дети малые.

Землянский усаживается на скамью у края стола и всем видом показывает, что не уйдет отсюда, не послушав рассказ старшины.

Надо сказать, что старшина не любитель вспоминать о войне. Хоть и захватил он ее в последний год, а лиха, видать, хватил через край. Вспоминать об этом лихе — занятие малоприятное. Конечно, он понимает, что рассказывать молодежи о войне надо, но какой он говорок — двух слов связать не умеет.