По своему обычаю он был небрит, неряшлив, с устойчивым перегаром дешёвой сивухи, которую потреблял без меры.
— Да, — бросил Сергей. — Отойдём? Дело есть.
От последних слов выходец из Ада заметно напрягся, однако убегать или совершать ещё какие глупости не стал, вялым взмахом руки пригласив следовать за собой.
Дойдя до сторожки, бес тоскливо, не глядя в глаза, поинтересовался:
— Ну что ещё?
— Вот, — в руки ему ткнулся пакет со спиртным. — Мы тебе за помощь... — Иванов замялся, не зная, как правильно поблагодарить того, кого по должностной инструкции обязан развоплощать и всячески гнобить. — Э-э-э... ну, в общем, спасибо. Ты тогда, с тем малолеткой отмороженным, здорово помог. Понимаю — деньги у тебя есть, и приказ ты выполнял, и не в бухле дело, но знаешь, захотелось... чтобы по-человечески.
Бес открыл пакет, достал бутылку, посмотрел зачем-то через неё на свет. После спрятал.
— Я понял, что ты хочешь мне сказать, — совершенно неподходящим к его образу, густым, сочным баритоном ответил он. — Не знаю, как и реагировать... Никогда в такие глупые ситуации не попадал.
— Да никак не реагируй, — вмешался Швец, которому надоело тут стоять и смотреть, как эти двое неуклюже подбирают слова. — Мы пришли тебе «Спасибо» сказать. Мы сказали. Дальше сам решай, что тебе с этим, — палец призрака ткнул в пакет, — делать. Хочешь — выпей, хочешь — вылей. Никто тебя не вербует и ни на что не толкает.
— Хам ты, — с чувством ответил бес, перекладывая в очередной раз звякнувший пакет из одной руки в другую. — Потому...
В это время ранее виденная незнакомка вышла из кладбищенских ворот и ожидаемо направилось к Мерседесу. Из салона выскочил водитель в приличном костюме, оббежал машину и распахнул перед ней дверь. Та села внутрь, не удостоив его даже кивком благодарности. Словно пустое место, а не человек перед ней был.
Антон, не желая дослушивать, что там ему собрался высказать бес, с любопытством поинтересовался:
— А кто это? Видел — у памятника стояла. Даже боюсь подумать, сколько такая красота стоит. Олигарша.. хиня... не знаю, как правильно «олигарх» в женском роде произносить.
— Это? — зачем-то переспросил выходец из Ада, недовольно посматривая на Швеца. — Это — Солодянкина Виктория Егоровна. Бизнес-леди. А памятник, к которому она ругаться приезжала — её матери. Солодянкиной Марье Павловне.
— Ругаться? — не скрывая удивления, уточнил Сергей, тоже не отводивший взгляда от шикарного автомобиля, который как раз закончил разворачиваться и начал стремительно набирать скорость, мягко шурша шинами по асфальту.
— Ага. Именно ругаться. Она каждую неделю приезжает по разу, а то и по два. Поначалу проклинала мать, потом молила о прощении, но так... один хрен на крик срывалась, — с готовностью ответил бес прежним голосом пропойцы. Похоже, удивление неординарным поступком сотрудников Департамента Управления Душами прошло, и он вернулся в привычный образ. — Теперь придёт к могилке, встанет с краю и шипит, точно гадюка. Требует отпустить.
— Ничего не понял, — честно признался Швец. — Ругается? Требует? От мёртвой?
— Именно так! Тут её историю все наши знают. Проклятая она. Думает — матерью.
Выставив вперёд ладонь, Иванов призвал всех к молчанию и вызвал такси. Терпеливо объяснив молоденькой девушке-оператору, явно новенькой, что въезд в городское кладбище адрес если и имеет, то почему-то таблички с указанием улиц и номера нет, напоследок в сердцах бросил:
— Да просто передайте заказ любому свободному водиле! Сюда дорогу все знают... Вы не знаете?.. Ничего, какие ваши годы. Познакомитесь, когда время придёт!.. Нет, я с вами не ругаюсь... Да... — после, отключив смартфон, сообщил Швецу. — Убедил эту дуру. Машина выехала, но придётся подождать, — и уже к бесу. — Что за история?
Тот, явно настраиваясь на долгий монолог, поставил пакет на порог сторожки, извлёк пачку дешёвых сигарет, неспешно закурил, пуская вверх желтоватый, мутный дым и неторопливо начал:
— Вика по молодости девка-оторва была. Это сейчас она важная, кручёная, а тогда... Дура дурой. С четырнадцати лет из дома убегала, по подворотням чернила лакала...
— Чернила? — переспросил Сергей.
— Дешёвый портвейн, — подал голос Швец. — Три топора там, или Агдам какой. Бормотуха, короче. Шмурдяк.
— Да-да, — подтвердил кладбищенский алкаш. — Они самые. Дрянь несусветная. И курила, и... в общем, заставила мамашу поседеть раньше времени. Папки у неё не было — потому без ремня родительского росла. В шестнадцать вроде как все деньги из дома украла и мотанула на юга. Естественно, родне ничего не сказала. Когда вернулась, лет через пять... или шесть... — бес неуверенно почесал в затылке, пытаясь припомнить точный срок. Не смог, цыкнул зубом, показывая слушателям, что достоверность дат в повествовании значения не имеет, сплюнул. — Короче, приехала — а мать в больнице. При смерти. Сердце больное у неё было. Пошла Вика к ней — и опять погрызлась. За квартиру. Отобрала ключи, да и загуляла. Плотно так загуляла. А мать ещё немножко пожила — и скопытилась. С дочкой они больше не виделись.
Рассказчику явно нравилась смаковать эту историю, потому он регулярно делал театральные паузы, давая, как ему казалось, слушателям насладиться подробностями.