— Вы его будете бить? — почему-то шёпотом спросил пузан.
— Воспитывать. Вы же не справляетесь. И вообще, шли бы вы отсюда. Уроки, наверное, сейчас идут. Вернётся к вам ваш Виталичек, минут через десять. Да! Снимать на камеру не советую. Не надо.
Откровенно злой вид крепкого парня напомнил всем присутствующим о том, что поговорка «моя хата с краю» иногда очень разумна. Да и не было здесь человека, готового бескомпромиссно стать грудью на защиту Смешко. Всех он достал.
— Мы этого так не оставим, — угрожающе брякнул мужчина и первым вернулся в здание. За ним потянулись и остальные.
Ничего не ответив, Серёга поспешил за приятелями. Нашёл он их в глухом, невидном со стороны углу, за хозпостройками. Малолетка стоял на коленях и откровенно трясся от страха — он впервые в своей безмозглой жизни столкнулся с неприкрытой, враждебной силой.
— Ну что, насильник хренов. Сейчас мы тебе курсы благородных манер устроим, — прорычал опер. — Ставьте его на четыре кости и рот тряпкой зажмите!
А дальше была экзекуция. Старый ремень со звёздной бляхой не знал слов пощады и всепрощения, а просто делал своё воспитательное дело в районе филейных частей ублюдка.
Один из коллег, по просьбе Иванова, снимал сеанс наказания на смартфон. Грамотно снимал, без лиц. Только перекошенная от боли и ужаса физиономия Виталика пару раз попала в кадр.
Закончив порку, Серёга веско, утверждающе объявил:
— Слышь, козлина! Если ещё раз ты, гнусь, хоть кого-то обидишь или чего украдёшь — так легко не отделаешься! В бабское платье нарядим, палку полицейскую в очко вставим и сфоткаем для памяти. И пойдёт та фотография за тобой по жизни, как приклеенная. А там потом сам объясняй по понятиям, что тебя по беспределу опустили! Усёк?!
— Да, — проблеял Смешко, заливаясь слезами. Он до сих пор не верил, что с ним, с «правильным», как он считал, пацаном могло такое произойти. И своим звериным чутьём законченного ублюдка понимал — эти дядьки не шутят. Сказали — сделают.
— И «нахалку» тушью оформим — три точки на лбу, чтобы приличные люди от тебя не законтачились! — добавил один из коллег.
Оставив обмочившегося во время порки Виталика запивать обиду слезами, быстро покинули территорию. Как потом стало известно, малолетку, по его просьбе, перевели в другой детдом, в другом городе. Больше о нём Серёга ничего не слышал. Сидит, наверное, понятия на практике изучает...
А через пару дней Иванов позвонил по номеру на визитке, оставленной Неманежиной. Договорились встретиться у неё на работе.
В назначенный час опер прибыл по указанному в разговоре адресу и с удивлением обнаружил, что попал в региональный офис одного очень известного оператора мобильной связи. Молчаливый охранник провёл его на тихий этаж с суперсовременным ремонтом, открыл дверь в один из кабинетов. Там, в глубине, за офигенно дорогим, размером с диван, ореховым столом восседала потерпевшая.
— Здравствуйте, — ласково улыбнулась женщина, — Проходите. Вы в прошлый раз не представились.
— Сергей. Сергей Иванов, — чувствуя непреодолимое желание вытянуться чуть ли не во фрунт, промямлил опер. Ну робел он ещё в высоких кабинетах. — Я к вам по поводу того случая...
— Да вы присаживайтесь, — Светлана Васильевна указала на два кожаных кресла у стены. — Чай, кофе?
— Нет, спасибо. Я, собственно, вот... — и включил видеозапись на смартфоне.
Неманежина досмотрела до конца, не выразив на лице абсолютно ни одной эмоции. Затем сказала:
— Жалко дурачка, но воспитывать нужно.
И больше она к этому вопросу никогда не возвращалась.
Хотевшего было откланяться Серёгу женщина мягко, но властно, остановила, усадила в кресло и напоила чаем. А дальше беседа завязалась сама собой, как с доброй, понимающей тётушкой. О жизни, о работе, о разном. Успели и посмеяться, и даже раскрыть немного душу друг другу. Успели даже перейти на «ты», совершенно не обращая внимания на разницу в возрасте.
Однако образ любезной Светланы Васильевны несколько померк после пары телефонных звонков, в которых она кого-то отчитывала железным голосом фюрера. Властно, напористо, безапелляционно.
— Что, — заметив лёгкое удивление Иванова, усмехнулась она. — Думаешь, какая я разная?
— Нет, конечно, — оперу не хотелось обсуждать такие вещи, потому он немного юлил.
— Да вижу, что интересно, — продолжила Неманежина. — Я тут уже пятнадцать лет работаю, вон, в чины выбилась. Мне по-другому нельзя, работать сотруднички перестанут. Положение, знаешь ли, обязывает, — как-то очень по-женски, словно сожалея о вынужденной жёсткости, закончила она.
— Нормально всё. Пойду я, работы много, — в очередной раз попробовал откланяться Иванов.
— Знаешь, Серёжа, спасибо тебе. Ты на моей памяти первый мент, который просто взял и сделал, что следует. Я, когда в вашу контору шла, прекрасно понимала, что моё заявление вам и не упиралось ни в одно место. Не верила, что найдёте хоть кого-то. Да и дети, опять же... Мои внуков редко привозят, не интересно им со мной. Потому и жалею, тянет меня к детишкам. Они ведь хорошие, просто глупенькие... Ой! Ладно... Не слушай сентиментальную тётку... Ты обращайся, если что. Нет, правда, обращайся! Я ведь знаю, какие сложности у вас с биллингом или распечаткой звонков. Пачками запросы идут.