Про Часы Мидаса - [10]

Шрифт
Интервал

Она болтает и болтает в таком духе. Я бешусь, но терплю. Потом все-таки не выдерживаю:

— Извините, что перебиваю. Вы могли бы и предупредить, что…

— Ой, да что вы переживаете! — перебивает уже она. — В выходных данных есть ваша фамилия? Нет. А моя есть. И я не переживаю. Это работа. К этой серии я вообще не имею отношения. Я курирую «Готику».

— Туда тоже опытный автор вписывает убедительную эротику?

— Какая вам разница?

Я не знала, что сказать, и уже ругала себя за звонок.

— Вот видите, — после паузы первой заговорила она. — Никакой. Извините, мне надо идти. Созвонимся. Пока-пока!

После этого разговора я была уверена, что она уже не позвонит никогда. Я ведь, похоже, собственными руками лишила себя работы. Однако наше сотрудничество продолжилось и даже с выгодой для меня. Дина стала давать мне на перевод только книжки про детектива-экстрасенса, с которыми работы было гораздо меньше, чем с лав-стори, требовавшими сокращения.

Обе пачки порнушных журналов, так и распаковывая, вместе с авторскими экземплярами я унесла на помойку. Кидать их в мусорный контейнер было ужасно жалко. Даже не потому, что журналы стоили мне денег, и не потому, что тяжело было тащить их из редакции. Мне вообще всегда ужасно жалко выкидывать печатные изделия. Я же знаю, скольким людям и как приходится работать, чтобы они появились на свет. И деревья, из которых бумага, тоже ведь не вернешь в лес.

Когда в следующий раз Дина сообщила мне, что вышла очередная книжка из моих переводных, тоже лав-стори, я отказалась от авторских экземпляров и попросила ее больше мне никогда ни о чем таком не говорить. Так что, вполне логично, что она не позвонила и не сказала, что «Часы Мидаса» вышли в свет. Да, но то были переводы, а сейчас — авторский текст! Могла бы и позвонить, вон как носилась с договором. Но что, если тот самый опытный автор, спец по убедительной эротике, поработал и здесь? Кто-то же точно поработал над анонсом и подзаголовком.

Профи и супер-профи

Вот с такими настроениями и опасениями я вернулась домой. Тут самое место для фразы в традициях готического романа: «Близилась полночь» или «Часы на башне пробили полночь». От подруги я ушла после одиннадцати, добираться от нее минут сорок, так что домой я попала действительно примерно в двенадцать ночи.

Однако, как мы уже говорили: «В действительности все не так, как на самом деле». Зимнее и летнее время в нашей стране отменили лишь пару лет назад, а в те годы полночь по летнему времени соответствовала одиннадцати вечера по-зимнему. Еще надо учитывать, что время в нашей стране декретное, то есть на минус час отличается от астрономического. Таким образом, летняя полночь наступала тогда в десять часов вечера по астрономическому времени, кстати, сейчас, после отмены перекручивания стрелок часов дважды в год, наступает по астрономическому — в одиннадцать.

Спокон веков все сверхъестественное непременно должно быть в полночь. И вот как с этим временным переходом справляются сверхъестественные сущности? Не обращают внимания и живут по астрономическим часам? Или все-таки тоже как-то приспосабливаются, крутят какие-то виртуальные стрелки, чтобы именно полночь оставалась самым, что ни на есть, сакральным временем «Ч»?

Карета ведь превращается в тыкву обязательно в полночь. Но у меня не было кареты, а если бы и была, то все равно я вернулась домой вовремя, и никто бы не увидел никакой тыквы. Единственное превращение, на какое я могла надеяться, что текст, если с ним случилось то же, что с анонсом, вернется в полночь в свой изначальный вид.

Я раскрыла журнал и начала читать. Первая же фраза была чужой. Любой автор знает, насколько важна первая фраза. Она задает настроение, общий настрой. Зачастую быстрее и легче написать весь роман, чем сложить эту самую первую фразу. Читаю дальше. Вроде бы мои слова, но что-то с ними не так. Потом опять явно не мое. Затем как бы мое все-таки? Или снова не очень?

Мой гран-ами — не путать с лавером! — телекритик и тележурналист всегда советовал почитать себя, когда паршиво. Безупречный способ, всегда срабатывает. Но сейчас, если верить моему псевдониму на обложке, я читала себя, а становилось только еще паршивее.

Подобный опыт доработки текста Натали де Рамон у меня уже был, когда в «Панораме» меня передали новой в издательстве супер-редакторше. Она просто суперски вписала банальной отсебятины по всему роману в общей сложности страниц эдак на семь, и верстальщик из уважения к ее суперсти как-то умудрился втиснуть в обычный формат больший объем. Свой вариант текста она присылала мне, как я думала, на согласование, вот я и смогла подсчитать лишние знаки. Я все поисправляла, даже не поленилась написать к исправлениям комменты, вовсе не предполагая, что она уже отправила свой вариант в типографию, а мне прислала — это выяснится потом — как наставник в качестве учебного пособия.

Она ужасно распекала меня, когда я позвонила ей для выяснения отношений. Да как я вообще смею спорить с ней? Да кто я такая? Да таких, как я, никому не нужных бездарных выскочек и графоманок — пруд пруди! А вот она — профи, дипломированный редактор, с Литинститутом за плечами.


Рекомендуем почитать
Линии Маннергейма. Письма и документы, тайны и открытия

Густав Маннергейм – одна из самых сложных и драматических фигур в политике XX века: отпрыск обедневшего шведского рода, гвардеец, прожигавший жизнь в Петербурге, путешественник-разведчик, проникший в таинственные районы Азии, боевой генерал, сражавшийся с японцами и немцами, лидер Белого движения в Финляндии, жестоко подавивший красных финнов, полководец, противостоявший мощи Красной армии, вступивший в союз с Гитлером, но отказавшийся штурмовать Ленинград… Биография, составленная на огромном архивном материале, открывает нового Маннергейма.


В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945

Райнер Роме не был солдатом вермахта, и все же Вторая мировая война предъявила ему свой счет: в 1945 г. в Маньчжурии он был арестован советской разведслужбой по подозрению в шпионаже против СССР. После нескольких месяцев тюрьмы Роме оказывается среди тех, кто впрямую причастен к преступлениям фашистской Германии – в лагере для немецких военнопленных. В своих воспоминаниях Роме описывает лагерное существование арестантов: тяжелый труд, лишения, тоску по родине, но эти подробности вряд ли поразят отечественного читателя, которому отлично известно, в каких условиях содержались узники немецких лагерей смерти. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника

Впервые на русском публикуется дневник художника-авангардиста Алексея Грищенко (1883–1977), посвящённый жизни Константинополя, его архитектуре и византийскому прошлому, встречам с русскими эмигрантами и турецкими художниками. Книга содержит подробные комментарии и более 100 иллюстраций.


Он ведёт меня

Эта книга является второй частью воспоминаний отца иезуита Уолтера Дж. Чишека о своем опыте в России во время Советского Союза. Через него автор ведет читателя в глубокое размышление о христианской жизни. Его переживания и страдания в очень сложных обстоятельствах, помогут читателю углубить свою веру.


Джованна I. Пути провидения

Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.


Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.