Призраки Гойи - [35]

— Да, отец мой.

— И всё же мы нуждаемся в уверенности, ибо без нее мы бессильны. В той самой сокровенной непоколебимой уверенности, которую называют верой. Дабы устранить это противоречие, дабы противостоять соблазнам личной уверенности, подстерегающим всех нас, мы нуждаемся в церкви. Именно поэтому мы ее создали. Мы сотворили нашу мать. Все люди испытывают потребность в коллективной совести, идет ли речь о религии или даже о политике. Они нуждаются в совести, связывающей традицию с ее неоценимым вкладом с нынешними идеями, самыми современными понятиями, присущими таким братьям, как вы, идеями, ниспосланными нам Богом. Вы, конечно, меня понимаете?

— Да, отец мой.

— В сущности, это очень просто. Все мы грешники, но церковь всегда права.

Лоренсо кивает. Он смиряется с неизбежным. Во всяком случае, сегодня бесполезно продолжать этот разговор. Ему, угодившему в собственную западню, незачем настаивать.

Брат-эконом закончил укладывать сокровище в ларце. Он почтительно кланяется отцу Григорио и удаляется. Монах держит сундучок под мышкой правой руки, прижимая его к бедру. Он передвигается с трудом.

Как только тот уходит, Лоренсо смотрит на инквизитора так, точно собирается что-то внезапно ему сказать. Может ли он рассчитывать встретить за этими дрожащими щеками, в этих голубых глазах капельку понимания и сострадания? Признание уже готово сорваться с его уст. Наверное, это выход — сказать всё. Всё? Нет, это ему не под силу. Даже признайся он в бредовой затее Бильбатуа, поведай о пытке, которой его подвергли, и вынужденном признании, как рассказать об Инес и об их совместных ежевечерних молитвах в ее камере? Как об этом сказать?

Прозрачные голубые глаза глядят на монаха в упор. Догадываются ли они о снедающем его тайном беспокойстве, слышат ли немой призыв о помощи и слова, рвущиеся из груди, которые удерживает некая сила? Возможно. Но о подобных тревогах не говорят, разве что иногда в исповедальне, откуда не ускользает ни один секрет.

Инквизитор поднимает правую руку и делает благословляющий жест. Монах осеняет себя крестом. После того как настоятель тихо произносит «In nomine patris, et filii…», Лоренсо говорит положенное слово:

— Аминь.

После этого оба служителя культа прощаются и расходятся.

Бильбатуа подождал несколько недель. После этого он решил обратиться к самому королю, чего Лоренсо не предусмотрел. Чтобы получить эту аудиенцию, он послал Карлосу IV великолепное ружье с золотыми и серебряными инкрустациями, которое было изготовлено в Италии для одного марокканского правителя, захвачено каким-то пиратом и выкуплено купцом среди прочей добычи.

Король оценил подарок и принял Бильбатуа вместе с Марией-Изабеллой в начале октября, когда отрешение французского короля от власти подтвердилось, и Европа вступила в войну, чтобы как можно скорее подавить революцию.

Торговец рассказал Карлосу IV всю эту историю, предельно сократив ее — он знал, что у него в запасе не более получаса, — и показал ему, а также Годою, который пробыл с ними минут десять, листок, заполненный и подписанный Лоренсо. Король прочел бумагу и расхохотался. Он даже прочел текст вслух Годою, чьи мысли были заняты другими делами и который не горел желанием разбираться в хитросплетениях инквизиции.

— Монах и впрямь это написал? — спросил король у Томаса.

— Да, ваше величество.

— Он что, напился? Был пьян?

— Нет, государь. Он был в совершенно нормальном состоянии, так как трапеза только началась. Я только хотел доказать, что под пыткой даже такой церковник, как он, может признаться в любом вздоре.

«Путем скрещивания самца-шимпанзе и самки-орангутанга…» Иными словами, это гибрид?

— Да, ваше величество.

— Даже не чистокровная обезьяна? — вскричал король, продолжая смеяться, и показал бумагу своей супруге. — Он? Монах-доминиканец?

— Да, ваше величество, один из видных представителей Конгрегации в защиту вероучения.

— И вы подвергли его пытке? Именно так?

— Да, государь. Пытке, которую инквизиторы именуют обыкновенной. Это продолжалось всего несколько минут. Его подвесили за запястья, но руки были связаны за спиной. Он уверял, что боль неизбежно приводит к истине. А также, что невиновные никогда не признаются, ибо с ними милость Божья. И вот, видите, в чем он признался.

— Это произошло в вашем доме?

— Да, ваше величество.

— Вы знаете, что не имеете права такое делать?

— Да, знаю.

— Что вас могут за это наказать.

— Да, знаю. Но я посмел нанести это оскорбление, за которое готов попросить прощения и покаяться, по очень простой причине. Вы видите перед собой, государь, отчаявшихся отца и мать. Несколько месяцев тому назад у нас забрали дочь.

— Инквизиция?

— Да, ваше величество. Ее подвергли пытке. И она созналась бог весть в чем, она тоже.

Мария-Изабелла бросилась в ноги монарху, который, как обычно, вернулся с охоты, и с которого слуги, сидя на корточках, снимали грязные сапоги. Ей удалось схватить одну из королевских рук и сказать:

— Умоляю, ваше величество, употребите власть, верните нам дочь.

— Да-да, не волнуйтесь, я сделаю, что смогу.

Родители попытались еще что-то добавить, рассказать, разжалобить короля. Они заявили, что Инес восемнадцать лет и что она не могла совершить проступок, в котором ее обвиняли. Однако проблемы Инес и Лоренсо уже вылетели из головы Карлоса. Он даже не спросил, о каком проступке, о какой ереси идет речь. Думая о чем-то другом, он повторил свое обещание, вернул просителям бумагу и отпустил их, собираясь приступить к трапезе.