Призрак Небесного Иерусалима - [43]

Они сели на табуретки, покрытые сверху чем-то вроде половичка, и оставили течь воду: как конспираторы. Ни Рите, ни Маше не хотелось идти обратно в комнату, к людям.

– Не уберегла я Катю, – сказала вдруг Рита. И Маша дернулась – так ей не хотелось слышать продолжения. – Не уберегла. Знала, что есть в ней это – зависть, тяга к тому, чего у самой нету. Тяга к тебе, твоей ухоженной квартире, вещам у вас с мамой в шкафах, машине… И сверх того – к твоим знаниям, уму, к сосредоточенности твоей на профессии. К друзьям, к мальчикам. А я видела это и жалела ее. А надо было не жалеть! Надо было отхлестать по щекам еще в детстве… – Рита прикрыла глаза, на секунду замолчала. – Но я чувствовала себя такой виноватой – родила ребенка без отца. Так хотела, чтобы моя девочка была счастлива!

Маша подошла к Рите и обняла ее, почувствовав острые ключицы и как Рита затряслась, закрыла лицо руками.

– Прости меня, Машенька!

– Рита Викторовна, да это я виновата! – К горлу подступили рыдания. – Это я дала ей машину покататься!

– И машину! – сквозь слезы выкрикнула Рита. – И вещи! На ней же ни одной вещи не было своей – все, все до трусов из твоих шкафов, Маша! Что же с ней случилось? Зачем?

Маша потерянно молчала.

– Вот, – Рита полезла в карман широкого черного платья-балахона и вынула браслеты. – Вот единственное, что на ней было своего, – из полиции вернули. Эти браслеты она себе на первую стипендию купила и никогда с ними не расставалась. Я хотела их отдать тебе. На память о Кате. – И Рита протянула Маше горстью серебряные тонкие браслеты.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Маша.

– И еще. – Маша заметила, как напряглась Ритина шея, а лицо пошло красными пятнами. – Мне стыдно об этом говорить, Машенька. Но она взяла у вас не только вещи. Тут. Нашла у Кати в комнате. – И Рита протянула ей маленький пакетик. Заглянув в него, Маша обнаружила материн дутый золотой браслет и кольцо. Мать их любила по молодости, но последние лет десять предпочитала носить, как она их называла, более «благородные» драгоценности. Что на поверку означало менее заметные, но намного более дорогие украшения с бриллиантами и платиной. «Мама еще не заметила исчезновения кольца с браслетом, – подумала Маша. – Надо будет их осторожно вернуть на место». Маша подняла глаза на Риту:

– Маргарита Викторовна, – сказала она спокойно. – Вы не правы. Катя попросила у меня разрешения взять драгоценности и взяла их с моего согласия.

И заметила, как ослабла сухая спина и Катина мать облегченно выдохнула.

Рита кивнула, встала, погладила Машу по щеке и, оттерев тыльной стороной руки покрасневшие глаза, тяжело вышла из кухни. Маша села на ее место и набрала на мобильнике: «Приезжай». Ей показалось, что, как только они признались с Катиной матерью в обоюдной вине и грехе: Маша – что не уследила, дала машину покататься, Рита – что плохо Катю воспитала и дочь жила одной завистью, а она ничего не могла с этим поделать, их будто оттолкнуло друг от друга. Маша чувствовала, что ее пребывание здесь уже лишено смысла, и ей резко захотелось уйти. Она выключила попусту льющуюся воду, накинула в прихожей плащ и, ни с кем не попрощавшись, вышла из квартиры. Спускаясь в лифте, она автоматически пересчитала Катины браслеты: их было десять.

– Идиотка! – сказала она вслух. Ей стало еще гаже. Эти проклятые цифры вошли в подкорку – она автоматически считала все вокруг, во всем видела знаки. – Хватит! Перестань! Кати больше нет, и этот факт не имеет ничего общего с цифрами на мертвых людях.

Внизу она посидела на лавочке, глядя прямо перед собой, пока рядом не остановилась машина Иннокентия. Он молча открыл ей дверь, и Маша забралась вовнутрь: там протяжно пела Нина Симоне.

– Поехали, – глухо сказала Маша.

Они тронулись, и Иннокентий стал задавать вопросы, на которые в последние дни она не отвечала, хотя бы потому, что отказывалась говорить по телефону.

– Никольская улица…. – протянул он, узнав, где произошла авария. – Виа Долороза.

– Что, Виа Долороза? – не сразу поняла Маша. А поняв, отпрянула. – Перестань! – сказала она Иннокентию, так же, как несколько минут назад, себе самой.

– Извини… – Он выглядел и правда виноватым. – Это становится у меня чем-то вроде детской извращенной игры. Называется место – по телевизору, по радио, да и просто в разговоре, и я не могу удержаться, чтобы не просчитать, соотносится ли оно как-нибудь с Небесным или земным Иерусалимом.

– Ну и как? Соотносится? – недоверчиво спросила Маша.

– Обычно нет. – Кентий задумчиво потер переносицу. – Но в этом случае – да. Если мы вновь наложим друг на друга карты центра двух городов, то Никольская улица проходит как раз там, где в Старом Иерусалиме находится знаменитая Виа Долороза. По ней пролегал путь Иисуса к распятию. Маршрут начинается от Львиных ворот и ведет на запад по старому Иерусалиму до храма Гроба Господня. Наша же Никольская, как ты знаешь, проходит от Красной площади до Лубянской. А до создания Красной площади (то есть до конца пятнадцатого века) улица вела непосредственно к Никольским воротам Кремля… Господи, какая ерунда! Зачем я тебе все это рассказываю?