Призрак бродит по Техасу - [29]

— Гучу и Роза Моралес принесли весть. Рейчел, почему-то презрительно хмыкнув, сказала:

— Ну, как бы то ни было, он тут. Слезай, милый!

— Но… — начал было я и сообразил, что вопросов у меня слишком много. Не надо мне было попадаться на ее удочку и во время скачки декламировать в перламутровую раковину ее ушка "Лепанто", а на бис еще и "Конго"! И я неловко докончил: — Разве ты не спешишься? — А сам ухватился за луку седла, чтобы устоять на вымощенной кирпичами площадке перед папертью. (Мой вестибулярный аппарат никак не мог успокоиться после галопа).

— Нет, сердце мое, — ответила Рейчел. — Мне надо и дальше играть роль взбалмошной высокородной мисс Ламар. — Ухватив меня за уши (если не сопротивляться, ощущение довольно приятное), она пригнула свое лицо к моему. — Послушай, Черепуша, положись на меня и делай, что тебе скажут. Но не давай наступать себе на ногу и (тут она дернула меня за уши — ощущение малоприятное) держись подальше от этой мужеедки Розы Моралес!

— Я не знаю никого по имени… — начал я, но тут ее лицо склонилось вбок, губы прижались к моим под углом в девяносто градусов, и слова утратили важность. Затем столь же внезапно Рейчел-Вейчел выпрямилась с несколько мелодраматичным и пугающим возгласом:

— До Страшного Суда, мой капитан! — И с более нормальным: — Hasta manana![13] — повернула коня.

Край моего плаща запутался в сбруе и, прежде чем он высвободился_; меня закрутило вокруг оси — 157 фунтов противовес небольшой — так что мое "Hasta luego!"[14] и попытка помахать рукой вслед Владычице Внезапной Смерти, унесшейся галопом в черно-серебряную ночь, могли бы навести на мысль, будто я сильно пьян.

Голова у меня опять закружилась, и я только обрадовался, когда двое коричневых миниатюрных монахов, шагая на цыпочках, бережно поддержали меня под локти вытянутыми вверх руками и провели в щель между дверными створками, которые тотчас закрылись за нами.

Я находился в длинном помещении, высотой лишь на несколько футов превышающем рост техасцев. Лиловые, розовые, голубые стены и синий потолок с разбросанными по нему пятиконечными серебряными с золотом звездами были освещены языками пламени — пожалуй, самым странным и самым прекрасным феноменом из рождаемых тяготением, хотя его и можно воспроизвести в невесомости с помощью аэродинамической трубы. Языки эти поднимались над узкими белыми цилиндрами, распространяя помимо света еще и пряный аромат. По стенам тянулись грубовато вырезанные и раскрашенные пластмассовые — или даже деревянные — фигуры, сочетавшие в себе особенности скульптур средневековой Европы с майанскими и ацтекскими чертами.

Центр дальней стены занимал Распятый Спаситель, по-мексикански маленький; короткая поперечина креста напоминала ошейник киборга. Справа и слева по бокам жалкого глинисто-коричневого человека под самый потолок уходили две высокие фигуры, словно атланты подпирая плоское синее небо. Даже босые и облаченные в самую простую одежду, они походили на техасцев. Их безмятежные и строгие черты, если присмотреться внимательно, прятали не то злорадство, не то угрозу, а руки словно случайно были расположены так, будто готовились вытащить пистолет или щелкнуть бичом.

Фигуры у боковых стен, несомненно, вдохновленные великими культурами американских индейцев, были либо сгорбленными, либо скорченными. Мужчины, женщины, боги, демоны, ангелы, дьяволы, звери — а во многих случаях я вообще не мог понять, что они изображают. Краски были преимущественно темными с неожиданными вкраплениями ярких мазков — красных, оранжевых, ярко-зеленых и золотых, чаще всего в глазах или клыкастых ртах.

На глинобитном полу лицом ко мне стояли на коленях около двадцати мексов. Их позы — ягодицы, прижатые к пяткам, руки, скрещенные на груди, задранные головы с глазами в белой обводке страха — напоминали мне даже больше, чем разные статуи, те ранние мексиканские изображения, на которых коренастая человеческая фигура вжата в прямоугольник.

За аналоем, который то ли был принесен от дальней стены, то ли всегда стоял на этом месте, сидели, отодвинувшись друг от друга, четыре человека.

Первым был отец Франциск, который поторопился вернуться на свое место.

Вторым был молодой и очень дюжий мекс, сложенный как бык, хотя рост его не превышал четырех с половиной футов мексиканского максимума. Даже на расстоянии я заметил, как блеснули белые зубы, когда он улыбнулся мне уверенной, вызывающей улыбкой.

Третий был негр — угрюмый негр с безумными глазами в оранжево-желтом одеянии… Да, клянусь Дианой, тот самый дзен-буддист, который съездил меня по головному прикрытию.

Четвертой была Ла Кукарача. Она все-таки явилась на обещанное свидание, хотя совсем не так, как я ожидал. Мне стало ясно, что с первой же своей чарующей улыбкой она задумала использовать меня для этой нелепой революции. Следовательно, она ничуть не лучше Эльмо и губернатора Ламара. Но почему-то ей я простил. Любовь возникает по-разному — начала ее неисчислимы.

Отец Франциск, наклонившись, что-то сказал молодому человеку, своему соседу, и тот, подняв кулак, но держа руку согнутой, приветствовал меня: