Призовая лошадь - [73]

Один из штрейкбрехеров сделал дерзкую попытку затесаться в наши ряды.

— Провокатор! Провокатор!

Пинками его вышвырнули вон. Он упал на колени и получил палкой по голове. Трое его товарищей бросились было ему на помощь. С нашей стороны дать им отпор вышли тоже трое. Завязалась драка. Полиция продолжала безмолвно наблюдать. Из рабочих больше пока никто не вмешивался. Все старались избежать общей свалки, которая легко могла перерасти во что-то страшное и неуправляемое. Покамест только эта шестерка тузила друг друга, остальные ограничивались руганью и швырянием камней. Кое-кто подбадривал дерущихся шуточками. В тот момент, когда неприятельская толпа надвинулась на нас и вот-вот должно было начаться побоище, начальник полиции дал свисток, и его люди бросились между нами, размахивая дубинками. Но как и предсказывал Безголосый, полиция явно предпочитала избивать нас, а не наших врагов. Если на противников они обрушивали один удар, то нам доставалось минимум четыре. Вскоре мы вынуждены были отбрыкиваться от полиции ногами, а наши противники все наседали на нас и, когда мы падали, лупили палками по голове. Ковбой сражался как лев, что, впрочем, продолжалось не более трех или четырех минут. Я видел, как он расправился с одним полицейским: он так саданул его кулаком по физиономии, что кулак чудом не выскочил у того из затылка. Но едва он сумел совершить этот подвиг, как на него набросилось разом полдюжины или даже больше других полицейских, и, несмотря на нашу помощь — особенно жокеев, которые, пользуясь своим маленьким ростом, лихо колошматили полицейских по животу, — Ковбой не мог долго выдержать превосходящих сил противника, он был сбит с ног и потерял сознание, измолоченный дубинками. Его оттащили в сторону и сунули в «скорую помощь». Только благодаря ей он и спасся. Марсель, несмотря на свой возраст, дрался отлично и с поразительной ловкостью увертывался от ударов и цепких лап полицейских, которые хотели затащить его в свой фургон. Но вскоре я потерял его из виду и увидел вновь в обстоятельствах, о которых всегда буду вспоминать с величайшим ужасом.

В одну из кратковременных передышек мы отступили к выходу на причал, чтобы собраться с силами и перестроить свои ряды. Мы здорово устали, да и помяли нас изрядно. Но пока победа оставалась скорее за нами. Сквозь наш кордон пробраться никто не сумел. Мы лишились нескольких человек: кого уволокли в тюрьму, кого в больницу. Но присутствия духа не теряли, да и руководители оставались с нами. А впрочем… Ведь, кажется, именно тогда я заметил отсутствие Марселя. Мы бросились его отыскивать. Под навесом, там, где стояли пожарные бочки, Марсель вел неравную драку с несколькими громилами. Было очевидно, что полиция все видела, но, в согласии со своими планами, не спешила на помощь. Вот уж проще простого отделаться от неугодного ей смутьяна! Трагизм положения Марселя заключался в том, — и это заставило нас окаменеть от ужаса, — что дрался он буквально чудом, прислонившись спиной к стене; ступня правой ноги была чудовищно вывернута, кость в щиколотке прорвала кожу и торчала наружу. Марсель, казалось, даже не замечал страшного своего ранения и опирался на сломанную ногу с ужасающим безразличием. Кровь залила штанину и ботинок и черной лужей растекалась по припорошенному известью настилу. Когда мы подбежали к Марселю, он не узнал нас и продолжал размахивать руками даже тогда, когда мы его тащили к машине «Скорой помощи»; нос его был расплющен ударом кулака, глаз подбит, и разодраны уши, рубашка залита кровью и забрызгана грязью.

Я сел с ним в «скорую помощь» и проводил до неотложки при городской больнице. В дороге ему впрыснули сильную дозу снотворного, и он затих у меня на руках, бормоча какие-то бессвязные слова. Позади остались мокрые от воды и крови причалы и рокочущий, словно раненый зверь, океан; остались банды штрейкбрехеров, прячущих свои ножи и кастеты при благосклонном попустительстве откормленных туш в синих мундирах. В тусклые просветы между мелькавшими вагонами я в последний раз увидел новых своих товарищей; их решительные суровые лица, сжатые кулаки, их непроницаемый, как броня, сомкнутый строй.

На пороге весны: тур второй

Марселя увезли на белых колесных носилках, по подбородок прикрытого простыней. Медсестра провела меня в приемную и, предложив сесть, стала записывать с моих слов сведения о Марселе. Через несколько минут я почувствовал холод в ногах, и мне почудилось, будто ноги мои упираются не в ковер, а в зыбкую поверхность ледяного болота. Мы были одни в комнате. Ковер и асбест потолка поглощали звуки. Мне показалось, будто мы возносимся куда-то в пустоту в стеклянном колпаке и что вся мебель, пол, потолок, медсестра, само их существование, зависит исключительно от меня. Треск пишущей машинки смешивался с биением моего пульса, и я прислушивался к нему с волнением, словно в этом треске заключалась вся моя будущая судьба. Письменный стол потерял свою массивную неподвижность, приблизился ко мне и стал давить мне на грудь и живот. Стены превратились в желтую студенистую жижу, в которой плавали какие-то белые листы, раскрашенные пятнами туши, перед глазами мелькало в самых уродливых и абсурдных ракурсах изображение лысого толстяка в очках с золотой оправой.