Призовая лошадь - [67]

Из-за хилого освещения с трудом можно было различить гостей. Я имею в виду тех гостей, которые находились в комнате постоянно, ибо были и такие — вроде мистера Гамбургера, — которые непрерывно курсировали между кухней, столовой и ванной, наступая на лежащих и сидящих на полу и порогах. Мы расположились кружком, на корточках, похожие на священных ацтекских птиц, и я видел вокруг себя смуглые лица, сверкающие глаза, бегающие или внимательно-испытующие. Микеланджело Веласкес явился с женой. Оба в черном; она — с вырезом на груди почти до самого пояса; он — в новой гавайской рубашке и вельветовых туфлях. Сидя на единственном диванчике в гостиной, они могли вволю любоваться тремя жокеями, приятелями Идальго, казавшимися младшими школьниками по сравнению с громоздкими своими половинами, густо наштукатуренными и разодетыми в платья нестерпимо кричащих тонов. Женщины презрительно смотрели на пирующих, подкрашивали губы и непрерывно дымили, в то время как их мужья хранили молчание, не зная, чем занять руки, ожидая, что кто-нибудь поднесет им вина и закуски. Ковбой явился в сопровождении двух своих кухонных помощников: Анчове, одетого в броский клетчатый костюм, с лицом, заросшим густыми бакенбардами, и Чарли-пирожника, щупленького, детского росточка, но выряженного в зеленый пиджак с шелковым платком в нагрудном карманчике, при желтом галстуке, и в светлые фланелевые брюки; на каждой его руке сверкало по три дешевых перстня. Рожица у него была симпатичная, хотя и не без нагловатости, глаза небесно-голубого цвета; он влюбленно посматривал на гостей, но тотчас опускал глаза, словно увидев что-то запретное, как только кто-нибудь перехватывал его взгляд.

— Послушай, — говорила мне Норма, жена Микеланджело Веласкеса, — Мерседес уверяет, будто Гонсалес схватил зубами за хвост впереди бежавшую лошадь и опрокинул на землю. Вот умница! Тебе не кажется? Надо бы отправить его в Голливуд, пусть его там поснимают.

— Еще успеет, дай срок.

— Если не в Голливуд, — вмешался один из жокеев, — то в Олбани, когда сезон в «Танфоране» закончится.

— Норма имела в виду работу в кино, а не скачки.

— Кто собирается сниматься в кино?

— Это вы, Норма, сказали, что Гонсалес должен сниматься в кино?

— Я? Про кино я не говорила. Мы сами не ходим в кино годами. Показывают одну дрянь, правда, Майк?; Ходим только в «Бурлеск». Вот это да!

Услышав слово «Бурлеск», женщины, пришедшие с жокеями, навострили уши, в особенности одна, которая никак не могла сдержаться.

— Спасибо, молодой человек, за доброе мнение. Мы сами из «Бурлеска».

— Это не я сказал про «Бурлеск». Это моя жена. Но я тоже хожу туда с удовольствием, — сказал Веласкес. — А вы кем там работаете? Что-то я вас не видел.

— Ну, в той одежде, в которой они там работают, и собственную мать не узнаешь, — проворчал один из жокеев. — О том, что они там делают, лучше помолчим.

— Не будь хамом, малыш! Я работаю в «Барбэри Кост», а они в «Президенте».

— В «Президенте»? Не может быть! Вы слышали? Они работают в «Президенте»!

— А это не вы раздеваетесь под гавайскую музыку?

— Заткнись, парень, не будь кретином. Разве ты не видишь, что я креолка? Раздеваюсь только под мамбо.

— И аккомпанирую ей только я! — крикнул жокей, швырнув стакан на пол. — Советую думать прежде, чем что-то говорить и делать. Особенно прежде чем делать.

— Не имею ни малейшего желания! Я всегда могу сыграть мамбо вот этой моей подруге! — воскликнул Веласкес, показывая, на жену.

Мое внимание привлекла одна из великанш, что пришла с жокеями: в то время как подруга ее вела беседу с Веласкесом, она всецело занялась своим спутником, она гладила его, наматывала его волосы на свой белый мягкий палец, нашептывала что-то в его маленькое, как морская раковинка, ушко, целовала в затылок, прижималась к его лицу упругой грудью. Меня восхищала ее преданность и самоотвержение. Мне нравилась та бесконечная нежность, с которой она обнимала за талию своего жокейчика, гладила его живот и ноги. Ее блондинистые волосы цвета старинной бронзы рассыпались по груди жокея, прикрывая ее, словно крылья. Ей было решительно наплевать на присутствующих. Если она и замечала гостей, то только для того, чтобы взглянуть на них с усмешкой и ироническим превосходством. Мерседес, сидевшая рядом со мной, заметила мой интерес, встала и подошла к влюбленной парочке с какими-то вопросами. С ее стороны это было немножко эгоистично, зло и походило на маленькую месть. Мерседес уселась на пол в ногах у парочки, намеренно сделав так, что юбка ее задралась выше колен. Это трио образовало весьма соблазнительную картину. Блондинка не прекращала своих заигрываний с жокеем, отвечая Мерседес неприветливыми улыбками.

Кто-то предложил, чтобы девицы из «Бурлеска» показали свое искусство. Поднялись две: одна испанского вида и влюбленная блондинка.

Синеватый свет пятнал фигуры девиц, струился по их плотным ногам и массивным грудям. Мерседес снова подсела ко мне. Она была не в духе и, чтобы меня позлить и заставить поревновать, принялась переглядываться с пялившимися на нее мужчинами. В комнате стало совсем тесно из-за двух великанш, которые в такт танцевальным движениям стали раздеваться, швыряя части своего туалета в гостей, под их животные вскрики. Теснота, опасная близость зрителей, частые столкновения друг с другом, вызывавшие хамское хихиканье, — все это, казалось, побудило танцовщиц внести поправки в свои привычные номера, от которых публика пришла в неистовство. Смуглая, стоя в углу без юбки, в одних черных чулках и белом эластичном поясе, с грудями наружу и с гривой спадающих на лицо волос, стала сладострастно извиваться всем своим мощным телом, как бы имитируя высшее наслаждение. Не отставала от нее и блондинка. Но, в отличие от подруги, блондинка решила разыграть комедию стыдливости, что в создавшейся атмосфере подействовало на гостей подобно электрическому току. Высокая, дородная и белокожая, она повернулась к нам спиной и принялась едва заметно вибрировать мускулами и округлостями, изображая всем своим существом наивность и неиспорченность.