Признание в Родительский день - [14]

— Голимый ерш, голимый ерш…

— Руки замерзли, — подходил на скрюченных старостью и холодом ногах дед Никита к рыбаку с печкой. — Смехота — руки не гнутся. Хоть, говорю, нанимай кого… — Он протянул руки к печке и закряхтел от удовольствия. — Вот красота-то. — Он отвернулся ненадолго в сторону со своими делами. И снова, подойдя к печке, протянул руки к огню. — Ну вот, полегче. Сразу на душе веселей стало. Славно поймал-то?

— Да неплохо. Вчера, правда, получше. А нынче килограмма два поймала за утро.

— Поймала?.. — Дед Никита выпрямился и попристальнее вгляделся в лицо рыбака. — Так, значит, ты — это… женчина?.. Он попятился назад, оглянулся на желтое пятно, что сделал минуту назад в виду рыбачки, и посеменил к мужикам. — Ребята, вы чо жа…

От хохота качнуло воду в лунках.

А народ все прибывал на лед. Подъехал еще один фургончик, из него, как из резинового, все лезли и лезли на лед люди.

От лунки новичка послышалось мычание. Он приспособился ловить на коленках и, глядя в прорубку, как подо льдом берет рыба насадку, подсекал, вытаскивал. Сейчас рядом с ним прыгал только что вытащенный елец, а сам рыбак не мог поднять ото льда голову.

— Ребята, так ведь этот-то, нетулика… примерз!

— Как примерз? — Рыбаки подняли голову.

— Бороду окунул в лунку, а потом — на лед. Ее и прихватило.

Двое рыбаков пошли к незадачливому рыбаку с пешнями.

— Ломком бы его находить сперва, чтобы ума маленько прибавилось, — предложил один. Он не спеша подошел сбоку к стоявшему на карачках рыболову и ловко, норовя прихватить побольше, отколупнул пешней глыбу льда с примерзшей бородой.

Рыбаки, как один, полегли от хохота.

— Нет, ребятешки, мне, конечно, не нужно, и дело не мое, только я в ваши годы еще не рыбачил. — Дед Никита чуточку отогрелся, ожил. — Тогда еще пальцы ловенькие были, так я все гармошкой баловался. Как заиграю, Лизавета, бывало…

С приездом новой партии народу — около семидесяти человек — стало тесно, лед опасно запотрескивал. Вода стала выступать из лунок.

— Это сколь же голов надо, чтобы каждому по три-четыре килограмма привезти? В килограмме около пятидесяти штук, в трех — полтораста, да умножить на… Много надо рыбы, ребятешки!

— Лизавета, моя голубушка… Ох и замерз! Вот ужо приеду, она у меня уж и печку истопила, ухи нахлебаемся, на печь залезем…

— Вот уж будет делов!

Вода снова полезла из лунок наружу.

— Нет уж, ребятешки, все. Отстряпались.

— Слушайте, а этот-то где? С бородой?

— А и вправду. Уж не утоп ли?

Несколько мужиков подошли к проруби.

— Едакую оказию прорубил. Как, ровно, рубахи полоскать собрался.

— Да ну, крикнул бы, поди. Возле мотика небось.

Но и возле мотоцикла рыбака-новичка никого не было. Рыбаки все подходили к проруби, лед затрещал.

— Что там такое, мужики? — послышался среди рыбаков голос. — Ну-ка, пропустите.

— Да вот он! — Кто-то обнаружил в толпе парня с бородой. Он, видно, ходил в лес за дровами и теперь пробивался с охапкой хвороста к своей лунке. — А мы думали, ты утонул…

Ловили до сумерек, домой ехали уже затемно.

— А дед-то Никита до чего дорыбачился: пошел греться, а яшшик к заднице примерз. Сам уж ничего не чует. Вертается обратно: «Ребятешки, чо мудряетесь, отдайте яшшик…»

— Ну, кажись, приехали. Ох, спина-то… Дед Никита, живой? Эй, мужики, толкните его, заколел старик.

— Лизавета, голубушка, ягодка моя…

Ночные бдения

Когда я собирался поступать в институт, родители отсоветовали мне селиться в общежитии: не будет возможности заниматься. Я снял комнату в «частном секторе» — небольшом домике на окраине. Хозяин — я вскоре стал называть его просто дядей Петей — жил пока один, жена уехала в гости к дочери, так что заниматься мне действительно никто не мешал. Но вот по ночам…

— Женя, ты спишь? — раздается в темноте голос дяди Пети. — Если спишь, то скажи, я не буду тебя беспокоить.

— Не сплю.

— Тогда ответь мне на такой вопрос: есть я или меня уже больше нет?

— Есть.

— Так. Сейчас проверим. — Дядя Петя решительно поднимается с кровати, включает свет, подходит к тумбочке. Он достает из нее помятый лист бумаги и подает мне. — Письмо от дочки. Прошу тебя: прочитай и сделай вывод.

Я беру письмо и, едва привыкнув к свету, читаю.

«Здравствуй, дорогая мама. В первых строках своего письма сообщаю, что у нас все нормально, ребятишки не болеют, живем хорошо, погода тоже стоит хорошая. Мама, в том месте, где ты пишешь про деньги, я разобрать не смогла и потому решила на всякий случай пока их не высылать. Мама…»

— Вот видишь, — перебивает меня дядя Петя, — все «мама», да «мама». Хоть бы в одном месте было сказано «папа»! И сын тоже — зачем ни придет — все к матери. Со мной — ни слова. Я сейчас лежу, так на меня даже сомнение нашло: есть я или меня уже нет боле? Чудно стало. Дай, думаю, Женьку спрошу, он парень грамотный. А, Жень? Пощупай, пожалуйста: есть?

Я дотрагиваюсь до плеча дяди Пети и говорю: «Есть».

— Ну, слава богу, — горько усмехается тот, гасит свет и уже в постели прибавляет: — Как снова народился.

Ворочается, вздыхает, и я вновь слышу:

— Женя, ты спишь? Если спишь, то…

— Сплю.

— Ну, ладно, спи. А мне не спится. Все думаю.

— О чем? — Я, кажется, начинаю раздражаться.