Приз Гора - [36]

Иногда охранники, связав её, разноцветными шнурами, порой весьма экзотичными способами, приказывали ей освободиться. Однако у неё ещё ни разу не получилось сделать этого. Но как горели их глаза, когда она крутилась и выламывалась, то отступала, то возобновляла бесплотные попытки, извивалась и ёрзала, честно стараясь избавиться от удерживавших её пут! Видимо, смотреть на неё, лежавшую перед ними беспомощно связанную, бьющуюся в совершенно очевидной и нелепой в своей бесполезности борьбе, но, не имея возможности прекратить это, поскольку ей был дан недвусмысленный приказ, доставляло им большое удовольствие. За любую попытку прекратить это, бросить им вызов, замереть и лежать спокойно, следовал безжалостный удар стрекала, и она вынуждена была продолжать, но теперь уже ужаленная и плачущая, свои отчаянные усилия, результат которых, и это она уже отлично понимала, был предопределён.

Ей вспомнились слова молодого человека, ныне её владельца на Горе, сказанные им ещё на Земле, насчёт того, что по его мнению она будет очень привлекательно выглядеть беспомощно связанная такими шнурах, позже, когда она станет соблазнительной. Конечно, она была беспомощна в них, в столь простых и мягких, но столь привлекательных, разноцветных шнурах.

«Боже, я подумала о себе, как о соблазнительной?», — спросила женщина сама себя. Но она хорошо запомнила глаза охранников. «Возможно», — подумала она, и не сказать, что её это рассердило. Какая женщина, в особенности, такая как она, оказавшись в этом мире, не хотела бы быть привлекательной, и даже соблазнительной?

Однако другое воспоминание заставило её вздрогнуть. В памяти всплыли слова молодого человека, когда он ещё на Земле намекнул, что сама её жизнь может зависеть от этого.

Как часто в истории, вдруг подумалось ей, возникали ситуации, когда только красота женщины, вставала между ней и ударом меча. И какая благодарность охватывала её в тот момент, когда она чувствовала как верёвка стягивает её руки за спиной, и с какой радостью подставляла она свою шею под поводок!

Другие девушки того же сорта, что и она, присутствовавшие в комнате, были одеты в туники! Тогда почему она не была в тунике?

Женщина давно оставила мысли, что такое одеяние было непростительно и невыносимо неуместным, что оно было возмутительно вызывающим. Безусловно, она не отрицала, что в некотором смысле всё это присутствовало, и более того, предусматривалось намеренно, однако теперь это казалось ей соответствующим, восхитительным, провоцирующим, невыносимо возбуждающим, сексуально стимулирующим носительницу и несомненно, также притягивающим смелые и оценивающие глаза зрителей, от чьих пристальных взглядов у красотки не было никакой возможности спрятаться. Но теперь она знала, что даже на Земле увидев такой предмет одежды, она относилась к нему с некоторой двойственностью, возможно даже лицемерием, внешне демонстрируя предписанное негодование и гнев, а внутри сгорая от любопытства и волнения, и задаваясь вопросом, как бы она сама могла бы выглядеть одетой в это. А ещё ей было интересно, не завидовали ли некоторые из одетых в тяжёлые неудобные одежды свободных женщин, также присутствовавших в этой комнате, своим сёстрам и той свободе, которую давали им их простые туалеты. А кроме того, какая женщина, положа руку на сердце, не желает показать свою красоту, не жаждет того, чтобы её заметили, признали и открыто одобрили, как некое особое изящное сокровище, которым она себя считает? Разве не простительно для нас для всех быть немного тщеславными? В любом случае они носили то, что было выбрано для них мужчинами. Они были одеты так, как решили одеть их мужчины, а ведь могли и не разрешить. Но тогда почему не она? Большинство, таких женщин как она, стояли на коленях, но были некоторые, кто оставались стоять на ногах. Все они не имели никакой обуви. Зато на их шеях красовались плотно их облегавшие, запертые, плоские узкие металлические полосы — рабские ошейники.

С некоторых пор она стала завидовать им из-за их ошейников. Как видно не на всех животных надевают ошейники, а лишь на особенных. Это было видимое свидетельство того, что они чего-то стоили. Они были признаны представляющими интерес, достойными того, чтобы их купили и ими владели. Таким образом, ошейник — это своеобразное наглядное свидетельство признания ценности. Ужасным оскорблением в этом мире было бы сказать свободной женщине, что она не заслуживает ошейника. Правда, при этом остаётся открытым вопрос, как можно было бы узнать это, если её никто не видел без вуали?

А вот у неё самой был только ножной браслет, роль которого, как ей казалось, была скорее информативной, чем какой-либо ещё. Это был немногим более чем способ отследить её внутри этого дома, безотносительно того вида дома, которым он мог бы быть.

Почему они не позволили ей просто встать на колени, или постоять неприметно у стены, едва замечаемой, почтительно склонившей голову, но готовой быть вызванной щелчком пальцев свободного человека?

— Девка! — бросил ее владелец, и она испуганно подняла на него взгляд. — Сейчас Ты будешь выступать для нас, но прежде скажи, как твой гореанский?