Приют - [26]

Я сделала паузу, пытаясь воскресить в памяти то, чего ещё не смогла понять из Библии.

— Потрясающе! — Дэн одобрительно похлопал меня по плечу, — Устами младенца глаголет истина. Вот что значит ребёнок, которого воспитывали вдали от всей этой зомбо-шушеры. Критическое мышление в действии. Так и надо детей растить!

Я улыбнулась от удовольствия и даже распрямила спину, потянувшись макушкой вверх, уж чем-чем, а похвалами меня тут баловали не часто. Поощрённая, я продолжила:

— И ещё вот чего не понимаю совсем. Пусть Ева ослушалась бога, съела плод, да ещё и Адама подговорила, она виновата. Но я-то здесь при чём?!

— А что ты? — удивился Дэн.

— Ну как это? Наша Агафья только и знает, что зудеть о первородном грехе, о том, что Ева согрешила, и теперь все женщины от рождения грешны. Поэтому они должны рожать с болью, и подчиняться мужчинам. И я тоже, конечно. Но ведь я-то не ела того яблока, почему я должна отвечать за Еву?

— А ты спрашивала об этом у вашей Агафьи?

Я сникла.

— Ага, у неё спросишь. Она чуть что — розгами. Вон как с Яринкой.

Я кратко поведала Дэну историю Яринкиного появления в приюте, и её неравной борьбы с местными правилами, которую она вела и проиграла.

— Тоже много спрашивала. За что бог наказал её маму, но не наказал отца, почему позволил довести её до греха и самоубийства, раз он такой добренький? Теперь не спрашивает.

— Я правильно понимаю, ваша Агафья та ещё стерва? — задумчиво спросил Дэн.

— Ой, — я закатила глаза, — Не то слово. А нам говорят «Воспитательница — ваша мама»! На фиг такую маму.

— А к тебе она как относиться?

— Да как ко всем. Никак точнее. Пока веду себя хорошо, не замечает. В прошлое воскресенье только без экскурсии оставила за разбитые коленки, но я только рада была.

— Вот что, Дайка, — Дэн перекинул одну ногу через ствол, садясь ко мне лицом, — Нам надо как можно лучше обезопасить наши встречи. Твоя Агафья не должна и мысли допускать, что с тобой что-то не так.

Я пожала плечами.

— Да она и не допускает. Я всегда её слушаюсь и учусь не плохо.

— Этого мало. Надо чтобы ты была у неё на хорошем счету, понимаешь? У неё есть любимицы? У всех воспитателей есть.

Я призадумалась.

— Вроде нет. Она внимание обращает только на тех, кто в чём-то провинился. А остальные ей по боку.

— И всё-таки? — настаивал Дэн.

На этот раз я молчала дольше.

— Ну-у… разве что две-три девочки. Я не помню, чтобы она их хоть раз наказывала. Одна живёт в нашем дортуаре, Настуся.

— Отлично, — поощрил меня Дэн, — Подумай, за что к этой Настусе такое расположение?

— Да ни за что. Она просто такая… очень набожная. Дольше и чаще других молится, всё у неё только через «господи, благослови», да «господи, прости». В церкви вечно торчит.

— Вот! — Дэн поднял указательный палец, — Вот что тебе нужно — набожность.

— Ага, щас! — подскочила я, — Да я и так устала от этой церкви, ещё и по воскресеньям петь заставили!

Дэн насторожился.

— Ты поёшь в церкви?

— Ага. Угораздило как-то запеть при батюшке, вот до сих пор и пою.

— Так это же здорово! Полдела считай в кармане.

— Какие ещё полдела?

— Тебе самой нравится петь? — вкрадчиво спросила Дэн, и хоть я чуяла какой-то подвох, но врать не захотела.

— Да, петь я люблю.

— Вот! — снова поднял палец Дэн, — Значит, совместишь приятное с полезным. Подойди к своей Агафье, и скажи, что хочешь петь в церкви не только по воскресным службам, а всегда.

У меня пропал дар речи. Да что они, сговорились? То Зина ко мне с этим пением привязалась, теперь Дэн!

— Но я не хочу!

— Ты же любишь петь.

— Я другие песни люблю, а которые в церкви — нет. И вообще… — я не знала, как объяснить то, что меня очаровал только полёт собственного голоса под высоким церковным куполом, а не протяжные непонятные псалмы, которые теперь придётся учить.

— Дайка, — тихо и серьёзно попросил Дэн, — Пойми — надо. С твоим пением очень удачно получилось, теперь нужно лишь чуть-чуть проявить инициативу, и ты будешь уже не просто воспитанницей приюта, а почти что его сотрудником. На голову выше других и перед воспитателями, и перед батюшкой. У тебя будет не только безупречная репутация, но и разные поблажки.

— Ты откуда знаешь? — тоскливо спросила я, чувствуя, что не устою перед аргументами.

— Тут и знать нечего, — Дэн шутливо потянул меня за косичку, — Если батюшка Афанасий захотел, чтобы ты пела на воскресных службах, значит, ты действительно хорошо поёшь, абы кому это не доверят. Знаешь, как говорят про людей наделённых талантом? Что они поцелованы ангелом. А разве кто-то подумает про поцелованную ангелом девочку, что она способна на грубые нарушения дисциплины? Попросившись в певчие, ты покажешь воспитательнице свою добродетель и стремление к богу, а это именно то, что нам сейчас нужно.

— Добродетель! — передразнила я, — А ты не думаешь, что Агафья может наоборот насторожиться, с чего бы это вдруг такая добродетель?

— Вряд ли. Вот если бы на твоём месте была твоя Ярина, или другая девочка, которая раньше хулиганила, тогда — да. Но за тобой-то косяков не числится?

Я вспомнила своё до сих пор безупречное поведение. И только Яринка, да теперь Дэн знают, что вызвано оно было отнюдь не добродетелью, а лишь надеждой увидеть родителей. Поэтому приходится признать, что план Дэна вполне может сработать. Незаметная девочка-сирота, ни в каких плохих поступках ранее не замеченная, поющая в церкви по воскресеньям, вдруг захотела петь там каждый день. Вызовет ли это у окружающих какие-то подозрения? Вряд ли.