Приятные ночи - [180]

Сказка V Папа Сикст одним-единственным словом обогащаетсвоего слугу по имени Джироламо

Так хороши и умны были повести, поведанные нашими сёстрами, что мне, по недостатку способностей, опасаюсь, никак не угнаться за ними. Тем не менее я не хочу отступать от твёрдо установленного порядка. И хотя новеллу, которую я намерена рассказать, рассказал уже в своём "Декамероне" мессер Джвванни Боккаччо {222}, всё же она изложена у него не совсем так, как вы услышите её от меня, ибо я добавила кое-что новое, из-за чего она стала более занимательной.

Папа Сикст Четвёртый {223}, родившийся на генуэзской земле (его родина - приморский город Савона), прозывавшийся ранее Франческо да Ровере, в свои юношеские годы, обучаясь в Неаполе, имел при себе жителя этого города и своего соотечественника по имени Джироламо да Риарьо, который неустанно служил ему, и не только пока он обучался, но и тогда, когда стал монахом и позднее прелатом. Служа ему верой и правдою и после того, как он достиг высокого положения кардинала, Джироламо состарился, но, когда после внезапной кончины папы Павла были проведены, по обыкновению, выборы на место усопшего, и возведённый в сан первосвященника Сикст вспомнил о своих заслуживших его признательность слугах и домочадцах и щедро, сверх всякой меры их всех до одного наградил, он не вспомнил лишь Джироламо, которому за его верную службу и безграничную любовь и привязанность отплатил забвением и неблагодарностью. Полагаю, что это случилось скорее из-за невезучести Джироламо, чем по какой-либо иной причине. Названный Джироламо, побуждаемый досадою и глубоко запавшей обидою, пожелал испросить дозволение уехать и вернуться на родину и, преклонив колени перед его святейшеством, такое дозволение получил.

И папа заплатил ему такою неблагодарностью, что не только не снабдил его деньгами, лошадьми и слугами, но - и это хуже всего - обязал его отчитаться в произведённых им ранее тратах, что вынужден был претерпеть и прославленный Сципион Африканский {224}, который, видя, что за свершённые им блистательные деяния его вознаграждают изгнанием, выступил на собрании перед римским народом и вместо отчёта ему ограничился перечислением своих ран. И поистине, совершенно правильно говорят, что самое худшее в жадности, это то, что ей чужда благодарность. Итак, Джироламо покинул Рим и пустился в Неаполь и по пути у него не слетело с уст ни слова жалобы, если не считать того случая, когда он однажды переправлялся вброд через какую-то речку, и его лошадь остановилась, поскольку ей пришла пора помочиться, что она там и проделала, добавив воду к воде. Увидев это, Джироламо обратил к ней такие слова: "Я вижу, что ты похожа на моего господина, который ни в чём не ведая меры, позволил мне возвратиться домой без всякой награды и в воздаяние за мои долговременные труды легко расстался со мною.

Существует ли кто-нибудь несчастливее и незадачливее того, кого минуют и обходят благодеяния и на кого сыплются только напасти?" Сопровождавший его слуга удержал эти слова в памяти и счёл, что названный Джироламо превосходит стойкостью и терпеливостью Муция, Помпея и Зенона {225}. Так они достигли Неаполя. Отпущенный Джироламо слуга возвратился в Рим и обо всём подробно рассказал папе. Обдумав как следует переданные ему слова, папа приказал тому же слуге воротиться в Неаполь и написал с ним Джироламо, чтобы тот, под угрозой церковного отлучения, немедля приехал и предстал перед ним. Прочитав это письмо, Джироламо обрадовался и со всей возможной поспешностью прибыл в Рим. Едва он поцеловал туфлю папы {226} как тот повелел ему явиться на следующий день в Сенат, в час открытия заседаний совета, сразу же после зова трубы. Между тем папа приказал изготовить две поразительно красивые чаши одной и той же величины; в одну из них он уложил множество жемчужин, рубинов, сапфиров, разных других самоцветов и драгоценности, стоившие огромных денег; в другой находилась лишь красная медь; обе чаши были одного веса.

И вот поутру, после того как священники, епископы, главы коллегий {227}, послы и прелаты явились в Сенат и папа сел на своём возвышении, он повелел принести и поставить у него на глазах те самые чаши, о которых выше шла речь, и распорядился, чтобы перед ним предстал вышеназванный Джироламо, и, когда тот явился, произнёс такие слова: "Дражайшие и возлюбленные чада мои, тот, кого вы перед собою видите, был всегда послушнее всех и точнее всех исполнял мои приказания, и с первых лет его поведение было таким, что лучшего и не надо. Так вот, дабы он получил заслуженную награду за свою безупречную службу и чтобы скорее сетовал на свою судьбу, чем на мою забывчивость и неблагодарность, я предоставляю ему на выбор одну из этих двух чаш, и пусть он сам по своему усмотрению изберёт ту из них, которая перейдёт в его собственность и содержимым которой он сможет воспользоваться". Но этот горемыка и неудачник, долго решая и перерешая, какую чашу ему предпочесть, в конце концов, на своё несчастье, остановил выбор на той, которая была полна красной меди.

Когда же открыли вторую чашу, и Джироламо увидел заключённые в ней несметные сокровища, а именно, изумруды и сапфиры, алмазы, рубины, топазы и другие самоцветные камни всякого рода, он пережил столь сильное потрясение, что чуть не умер. Заметив, до чего он подавлен и огорчён, папа обратился к нему с увещанием исповедаться, утверждая, что эта беда стряслась с ним из-за его оставшихся без исповеди грехов. Отпустив ему эти грехи, святой отец наложил на Джироламо епитимью, обязывавшую того ежедневно в течение года являться в Сенат в тот самый час, когда в нём обсуждаются тайные дела с королями и владетельными особами,, и прочитывать на ухо ему, папе Сиксту, молитву "Ave Maria". Но так как входить туда никому постороннему не дозволялось, его святейшество распорядился, чтобы при появлении Джироламо перед ним мгновенно распахивались все двери, и он мог свободно пройти к нему с таким необыкновенным почётом, что больший нельзя и придумать. Посему упомянутый Джироламо в полном молчании, с превеликою важностью, а ещё чаще с превеликою спесью шествовал к папе, поднимался на возвышение к папскому креслу и выполнял предписанное епитимьей.