Привенчанная цесаревна. Анна Петровна - [117]

Проснётся её величество, так ещё час-другой в постели лежать остаётся. Встанет, да и снова в постельку. А уж ежели кто из любимых визитёров нагрянет, то и вовсе к полудню убираться станет. А тут...

Да ведь кабы за светлейшим послала — без него ни шагу. А государыня велела немедля старшую цесаревну к ней привести. Немедля! А коли ещё спит, разбудить и в ночном платье к ней доставить. Камер-лакеев любопытство разбирает. Даже того не знает государыня, что Анна Петровна ни в чём батюшкиных обычаев не изменила. И подымается рано, и в саду променад непременно делает, прежде чем за кофий примется. А уж там книжки. Сколько их перечитала — не оторвёшь.

   — Вы хотели меня видеть, государыня?

   — Я не потревожила тебя, либхен? Помешала тебе увидеть самый сладкий утренний сон?

   — О, нет, государыня, я уже вернулась с прогулки.

   — В такую погоду и так рано? Но это дело твоё. Я хотела тебя спросить, либхен. Ты много больше меня знаешь, о чём толкуют во дворце.

   — Я не охотница до дворцовых толков, государыня.

   — Знаю, либхен, знаю, но может быть случайно, сама того не желая. Во дворце множество людей.

   — В моих покоях бывает только моя прислуга, государыня. И — разве за этим не следят?

   — Но это все мелочи, либхен. Не будем их касаться. Я о другом. Не слышала ли ты разговоров, что при дворе появился беглый монах?

   — Монах при дворе? О, государыня, но как бы он выглядел среди вашей свиты? Если только не был переодетым. Но и тогда кто бы его допустил во дворец?

   — Нет, нет, я неправильно тебя спросила, либхен. Не в самом дворце, но где-то около, в Петербурге, во всяком случае. У него странное имя, или он называет себя им — Хризолог.

   — И что же он делает в Петербурге? Предсказывает судьбы или толкует предзнаменования?

   — Не может быть, чтобы ты ничего о нём не слышала! Ты просто хочешь скрыть это от меня. Но, либхен, это касается не только твоей матери, но и нас с тобой обеих.

   — У вас нет оснований меня в чём-либо подозревать, государыня.

   — О, я не подозреваю, либхен, вовсе нет. Ты просто можешь не понимать, как важен этот Хри-зо-лог. Он хочет видеть великого князя и ищет путей встречи с ним.

   — Но это же полнейшая нелепость. Великий князь мальчишка, ни в чём не проявляющий зрелости ума. Видеться с ним? Монаху? С таким странным именем. Может быть, это просто сумасшедший бродяга?

   — Аньхен, мне кажется, ты разыгрываешь меня, и зря. Монах объявил по секрету, что должен передать великому князю привет и письмо — ты только подумай! — его австрийской тётки-императрицы. Каково!

   — Если это соответствует действительности, над этим можно было бы подумать. Если...

   — Если! Боже, либхен, как ты невыносима со своими холодными рассуждениями! Неужели тебе не понятно, что австрийский двор думает о царевиче Петре Алексеевиче как о наследнике престола?

   — И что же из того? Они имеют для этого все основания.

   — Да, но на престоле сижу я. Я, либхен, твоя мать! И я не собираюсь его уступать какому-то внуку покойного мужа.

   — Но разве об этом идёт речь? Почему это не может быть простой жест родственного внимания.

   — А почему не дипломатическим путём? Александр Данилович сказал, что это должен был делать австрийский посланник. Слышишь?

   — Но почему, государыня, вы спрашиваете меня, когда у вас есть такой опытный советник, как светлейший князь?

   — О, ты дуешься на Александра Данилыча. И напрасно! Он очень заботится о вас с Лизанькой и чтит память покойного государя.

   — Государыня, сейчас слишком ранний час, чтобы обсуждать достоинства и недостатки князя Меншикова. И мне решительно нечего сказать о бродячем монахе.

   — О, ты сегодня не в настроении, либхен, и тем не менее тебе придётся оказать мне большую услугу.

   — Вы всегда мажете распоряжаться, государыня.

   — О, Господи, только не так официально! Либхен, ты знаешь языки, на которых изъясняется монах, и я хочу, чтобы ты сама послушала его объяснения. Ты же знаешь, государь никому, решительно никому не вправе доверять. Все переводчики относятся к Александру Данилычу и, конечно, скажут только то, что ему угодно. О, не думай, что этого потребует от них светлейший! Это они сами, на свой разум, захотят угодить ему. Я же хочу знать правду, насколько опасен этот такой несимпатичный мальчик, которого приходится терпеть.

   — Терпеть, государыня? Но вы же сами назначили его своим наследником. Такова была ваша воля.

   — Нисколько не моя воля, Аньхен, конечно, не моя, а обстоятельств. С ними решительно ничего нельзя было поделать.

   — Я не вправе спросить, какие именно обстоятельства, государыня?

   — А я и не смогла бы тебе их полностью объяснить. Но Александр Данилович в них полностью разобрался. Если хочешь, я попрошу его всё объяснить снова тебе.

   — Нет, государыня! Нет! Я не хочу никаких объяснений, и увольте меня от разговоров с князем Меншиковым. Для меня он злой дух батюшки и всего нашего семейства. Вы не позволите мне теперь откланяться, государыня?

   — Пожалуй. Но ты и впрямь ничего не слыхала о монахе?

Не чаяла от государыни родительницы вырваться. Никогда, кажется, такой испуганной не видала. Лицо пятнами алыми. Руки платочек рвут. В глаза смотрит, да так пристально, будто мысли прочесть хочет. На немецком говорит да на двери оглядывается.