«Притащенная» наука - [127]

Что можно было делать в подобных условиях? Начинать квалифицировать научные кадры по степени полезности? Это занятие бесперспективное и безнравственное. И слава Богу, что у научного чиновничества хватило ума не заниматься подобной сепарацией.

Выбрали другой путь: продержаться, выжить, прокормиться. Конечно, подобная тактика пассивного выживания не очень обнадеживает, но все же это лучше, чем брать на себя ответственность за искусственное отсечение от науки направлений, кажущихся сегодня непродуктивными. Как за тоталитарное прошлое страны, так и за экстенсивное развитие науки должны сегодня расплачиваться в равной мере все. Это «казалось бы». Но на самом деле, что мы уже отметили, – не все, а лишь те, кто при социализме «плохо работал» и не достиг мирового уровня. Эти пусть выживают сами без государственной поддержки. Хотелось бы высказаться по этому поводу более определенно, но внутренняя цензура не позволяет.

Нельзя пройти мимо и такого парадокса: вместе с началом реформ в 1992 г. провалилась и наука. Это сегодня ясно всем. Но Академия наук устояла. Ее президент Ю.С. Осипов на общем собрании 8 апреля 1992 г. об этом заявил с явной гордостью [713]. Что может означать сей удивительный факт? Только одно: сохранилась структура, административно-бюрократический аппарат; одним словом, уцелел штаб, хотя саму армию реформа наголову разбила, – любой академический институт ныне более напоминает райсобес в дни приема пенсионеров, чем храм науки.

Экспертный опрос Института социологии, проведенный еще в конце 1992 г., показал, что Академия наук уже тогда была озабочена не столько самой наукой, сколько «сохранением своей прежней структуры и статуса в обществе, что уже невозможно» [714]. Медики бы сказали, что это – диагноз, юристы – приговор. От себя добавлю лишь один штрих. Когда наступает кризис, слом исторических традиций бытия национальной науки, на арену борьбы за высокие идеи на самом деле выступает личный интерес. Он подавляет любые устремления к истине и даже вполне видимое разложение покрывает мыльным пузырем вотчинной фанаберии, отчего оно в глазах государственных сановников начинает выглядеть вполне пристойно и… все успокаиваются. Академический истеблишмент играет роль спасителя науки, а правительство вполне устраивает амплуа благодетеля. Оно сохраняет в нетленности чиновничий аппарат, но искренне при этом думает, что осчастливливает науку.

Придется отметить еще один нюанс. Позиция руководства Академии наук определилась уже в 1992 г. и в дальнейшем оставалась неизменной: несмотря на все сложности нынешнего времени, мы сохранили Академию как стержень российской науки, она – «национальное достояние», прикасаться к ней нельзя. И еще: в любом отчетном докладе, как когда-то на партийно-хозяйственных активах, академическое начальство непременно «взвешивает» ситуацию: на одну чашу весов кладутся достижения ученых, на другую – отдельные внешние помехи, мешающие добиваться еще большего.

Между тем не «взвешивать» бы надо, а анализировать. Ведь к 1992 г. советская наука подошла во всеоружии тех «особостей», которые были свойственны отживающей эпохе. Время ушло, а люди остались. Изменилась, причем радикальным образом, экономическая ситуация, а наука вновь, как и во все былые времена, не желает с этим считаться. Что имеется в виду? В начале 1990 г. прошла Всесоюзная научно-практическая конференция по проблемам управления научно-техническим прогрессом. Ее главный вывод: в наличии «хроническая невосприимчивость народного хозяйства к научно- техническим нововведениям» [715].

Приведем несколько цифр, конкретизирующих высказанные нами соображения.

Мы отмечали уже, что при советской власти параллельно существовали две самостоятельные и якобы независимые «науки»: академическая и отраслевая. При этом вынужденно дублировались не столько даже сами тематические разработки, сколько целые научные направления. Никого не смущало, что и в Академии наук и в одном из ведомств существовали институты, абсолютно тематически перекрывающие друг друга.

Поразительно, но если в 1991 г., т.е. перед началом «гайда-ровских реформ», в академическом секторе науки значилось 598 организаций, то в 1993 г. уже 747, хотя общая численность сотрудников резко сократилась. Академию наук при советской власти скроили настолько прочно, что в ней просто не осталось «структурных люфтов», которые бы оставляли хоть какую-то надежду на структурные реформы академической науки. Уже в 1997 г. в РАН было 18 предметных отделений да еще три региональных (в них, как в капле, отражались те же 18 общефедеральных отделений): Дальневосточное, Сибирское, Уральское [716]. И это далеко не все: в РАН еще значатся 23 самостоятельных научных центра, да еще несколько сот НИИ, музеев, обсерваторий, ботанических садов и библиотек. Попробуй подступиться к такому монстру – раздавит! Еще один факт. На 1 января 2000 г. в РАН работало 53348 научных сотрудников. Думаете, это люди преданные науке до последнего вздоха? Есть, конечно, и такие. Но большинство сковано с наукой самой прочной цепью – возрастом